Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ - Илона Марита Лоренц

Нет никаких сомнений в том, что она была женщиной сильной, настоящим бойцом. Она отдалась всей своей душой и телом схватке, счастливый исход в которой был только один – выжить любой ценой. Однажды во время бомбардировок один смертельно пьяный поляк, из перемещенных лиц, ввалился к нам в дом. В его затуманенном мозгу, должно быть, родилась мысль, что мама одна, без мужчины, способного ее защитить, представляет собой легкую жертву, и он попытался ее изнасиловать. Он навалился на нее, но Алиса, собрав все свои силы, сумела его оттолкнуть. Это дало ей немного времени, и она сразу догадалась воспользоваться его явным опьянением, чтобы соблазнить его выпивкой.

Этот мужик уже так надрался, что даже не понял, что в бутылке – жидкость для натирания паркета. Он умер у нас в подвале. Алиса вытащила его за ноги по пандусу гаража и бросила недалеко от дома – в воронку от бомбы, полную снега. Много лет спустя я упомянула этот ужасный случай, и единственное, что она мне сказала в ответ: «Он это заслужил».

Во время войны ей в одиночку приходилось принимать самые тяжелые для любой матери решения. В 1944 году, когда русские подходили к городу, в дом явились немецкие офицеры с требованием отправить Джо в школу в Мейсене. Гитлер понимал, что, потеряв столько солдат в войне, необходимо обучать и воспитывать новое поколение, за которым будущее. Отказ отдать своего сына ради этой великой миссии влек за собой, как ей без всяких любезностей объяснили, лишение продуктовой карточки, без которой невозможно было прокормить троих детей. Не имея никакой возможности избежать этого, в 24-часовой срок Алиса была вынуждена отпустить старшего из своих детей.

Он до сих пор помнит, как она провожала его на поезд. Применив все свои замечательные актерские способности, она взахлеб рассказывала Джо, какое захватывающее приключение его ждет, как он заведет новых друзей, насколько лучше станет его жизнь. Ни на секунду не переставая улыбаться, она взволнованно и восхищенно рисовала перед ним картины счастливого будущего, сожалея о том, что не может поехать с ним. Ее единственной задачей было успокоить Джо-Джо, хотя внутри она, наверное, умирала от страха, что больше никогда не увидит своего старшего сына.

Потом мама отправила Филиппа жить с преподавательницей фортепьяно, что прятала евреев, а Валерию оставила у наших соседей Тантценов. Отец семейства работал дантистом в СС, а еще фотографом, и на всех углах Бремена висели изображения нашей мамы с четырьмя детьми в качестве символа идеальной немецкой семьи.

После этого вынужденного разделения во имя выживания остались мы с ней вдвоем. Иногда приходилось выходить из дома. Я была еще совсем маленькой и не могла бежать так же быстро, как она, тогда мама прятала меня в траншею и накрывала своим телом, чтобы защитить. Это была та же траншея, которую затем наводнили британские солдаты, что прерывали битву, чтобы выпить чаю, и шотландские солдаты, что время от времени играли на волынках. Было так странно слышать эти звуки, они сбивали меня с толку, и я уже не понимала, на каком свете нахожусь.

В нашем квартале было бомбоубежище, но находиться там было не очень приятно. Соседи-немцы недолюбливали маму, она им не нравилась, и они это неоднократно демонстрировали. Я считала, что они завидуют ее красоте, хотя наверняка это происходило, потому что она была иностранкой и являлась наглядным примером врага. Она не вывешивала нацистский флаг в день рождения Гитлера, 20 апреля, и однажды за это на нее донесли в гестапо.

И уж конечно, донесли бы еще, если бы знали все, что она сделала за эти годы борьбы, зверств, сопротивления, – целый список ежедневных маленьких подвигов, о которых мы узнали из воспоминаний и благодарственных писем, которые получили после окончания войны. Например, однажды она спасла пилота сбитого самолета, которого нашла среди обломков. Мама спрятала его у нас в подвале и одолжила форму papa, чтобы помочь ему сбежать. Она гасила зажигательные бомбы, тайком приносила еду заключенным соседнего трудового лагеря, а ее радиоприемник помог кое-кому лучше организовать сопротивление…

Немецкие дети не плачут

Во время войны маму несколько раз арестовывали, иногда по доносам соседей, а бывало, нацисты узнавали о ее коллаборационистских действиях. К счастью, она ни разу не попалась на чем-то серьезном, и, хотя это не избавило ее от побоев и пыток, рано или поздно ее отпускали как жену немца.

Однако, когда мне было пять лет, ее снова задержали, и в этот раз, на мое несчастье, все вышло по-другому. Я осталась одна и сильно заболела тифозной лихорадкой. Меня увезли в Дрангштедт, недалеко от Бремерхафена: там у СС было что-то вроде детской больницы. Это было мое первое заключение, которое оказалось самым мучительным. За всю мою жизнь мне не было так тяжело на сердце, как там.

Комплекс административных зданий и бараков в Дрангштедте находился посреди густого соснового леса и был окружен заграждением из колючей проволоки. Там был бассейн, на дне которого виднелась огромная свастика. Место казалось мне уединенным, темным, пронизанным леденящим холодом. Постоянно слышны были выстрелы и лай собак. Дети от смешанных браков немцев с иностранцами, такие же, как я, спали в общей спальне. Я же находилась отдельно, одна, в комнате № 29. Кроватка была с прутьями, а на окнах стояли решетки. Я была сама себе злейшим врагом: сбитая с толку, тоскующая по маме и родному дому, я не переставая плакала. За это медсестры меня били и кричали:

– Немецкие дети не плачут!

Потом следовали инъекции. Просто ужасные: самой толстой иглой, принудительное питание, касторка, побои. Но самыми мучительными были ледяные ванны. Меня сажали в ванну с холодной водой и заставляли держать руки под краном, из которого все лилась и лилась студеная вода. Мне казалось, я умираю, потому что постепенно я переставала чувствовать свое тело, переставала вообще что-то чувствовать. До сих пор эти ванны снятся мне в кошмарах.

Так и протекала моя жизнь: в слезах, тоске, боли и страданиях, пока однажды нас всех оттуда не забрали. Вместе с другими детьми меня усадили в кузов грузовика. Я помню только серое колючее одеяло, слишком тонкое, чтобы защитить от холода, и как мы все прижимались друг к другу в попытке согреться.

Ад на земле

Я была настолько больна, что не поняла, как в итоге оказалась в лагере Берген-Бельзен. Помню ужасный запах, казалось, вокруг одни мертвые, никто не улыбался, не разговаривал. Я могла только плакать. Рыдала так долго, что слезы перестали приносить облегчение, рыдала, пока совсем не осталось слез: тело смирилось с бессмысленностью того, что нам приходилось выносить. В бараках вместе со мной находились и маленькие дети, и подростки. Позже я узнала, что в этих же бараках умерла Анна Франк. Мы ужасно мерзли, как в том грузовике, что привез меня сюда, и жались друг к другу, не разбирая, кто жив, а кто уже почти мертв. Ели черный хлеб, иногда похлебку с горохом или какими-нибудь овощами. Счастливым был день, когда давали картошку. Это все, что нам перепадало.