Столетняя война - Эжен Перруа

Другие города королевства по площади значительно отставали от Парижа. Даже крупные сукнодельческие центры Фландрии, где кишели ремесленники и шумели мастерские, — представляли собой не более чем большие бурги[11], население которых иногда достигло 10 тыс., но редко превышало 20 тыс. человек. Однако именно сукноделие оставалось в течение всего средневековья единственным видом крупной промышленности, работающим на экспорт и стимулирующим интенсивную международную торговлю в Западной Европе. Преимущество Фландрии, неотъемлемой части королевства, состояло в том, что к концу XIII в. она получила настоящую монополию в торговле на европейских рынках. Оставив другим французским городам и мелким фламандским центрам сельского ремесла заботы по выделке обычного сукна — малое сукноделие, как говорили в то время, — для удовлетворения местного спроса, крупные города Северной Фландрии, прежде всего Аррас, затем Дуэ, затем Ипр, Брюгге и Гент и в наименьшей степени Лилль и Турне специализировались на выпуске качественной продукции, которую охотно покупали во всей Европе и даже за ее пределами. За этими прекрасными заальпийскими тканями приезжали итальянские купцы, меняя их на предметы роскоши, сделанные в мусульманском мире, на шелка, пряности, оружие, кожи, драгоценности. На богатых шампанских ярмарках, на сухопутной дороге, связывающей Фландрию с Италией, издавна и велась эта международная торговля, сопровождаемая банковскими операциями, сложной техникой которых пока владели одни итальянцы. Труа, Провен, Бар-сюр-Об и Ланьи — три последних были небольшими бургами — тоже каждый год в определенные дни встречали разноплеменную толпу: купцов из всей Северной Франции, итальянских банкиров, всевозможных должников или их доверенных лиц, рассчитывающихся по долгам или производящих выплаты.

Но с конца XIII в. баланс международной торговли, выгодный для некоторых благоприятно расположенных провинций королевства, оказался под угрозой вследствие ряда коренных изменений. Прежде всего Фландрия утратила свою промышленную гегемонию. Спад производства сукна легко объяснить социальной борьбой, в которой столкнулись беднейшие ремесленники и патриции-капиталисты, в сочетании с войнами, предпринятыми королем Франции с целью наказать мятежников и заставить графа строго соблюдать вассальный долг. В то же время по гораздо менее ясным причинам пришли в упадок и шампанские ярмарки. Есть гипотеза, что постепенная утрата ярмарками, еще недавно столь процветающими, их популярности в какой-то мере связана с налоговыми требованиями чиновников Филиппа Красивого, управлявших графством Шампанским от имени его жены. Это объяснение вполне правдоподобно, но недостаточно. Как бы то ни было, генуэзские моряки, предпочитавшие сухопутным путям долгое плавание в обход Испании, с первых годов XIV в. становились на якорь в доках Дамме, внешней гавани Брюгге, что дополнительно способствовало упадку шампанских ярмарок. Но — и для нас это существенно — эти недавние изменения не нанесли ущерба экономическому процветанию королевства Франции в целом. Трудности фламандских суконщиков пошли на пользу их конкурентам, которые до тех пор значительно отставали. Прежде всего успешно соперничать с фламандским сукноделием стали промышленные центры Империи, такие, как Брюссель и Мехелен — крупные города Брабанта или Валансьен в Эно, но качественные сукна, получившие высокую оценку богатых покупателей, то есть королевского двора, уже начали производить и другие мастерские в самом королевстве: в завоевании рынков соперничали Руан в Нормандии, Амьен в Пикардии, Труа в Шампани и сама столица. Большая торговля, покинув шампанские ярмарки, переселилась в другие места; Брюгге стал самым процветающим центром международного товарообмена, местом контакта средиземноморской торговли, которую вели итальянцы, с балтийской, находящейся в руках ганзейцев. Вновь оживились ярмарки, старые и новые, на сухопутных путях: упомянем лишь ярмарку в Ланди близ Парижа, ярмарку в Шалоне-на-Соне, Бокерскую ярмарку в Бургундии, ярмарку в Лангедоке. Полный расцвет переживают и некоторые порты на морском фасаде королевства — такие, как Ла-Рошель, центр соляной торговли, или Кале, где выгружают английскую шерсть.

Приход благосостояния, самые заметные черты которого мы только что описали в самом общем виде, ускорила наступившая в середине XIII в. эпоха мира, которым с тех пор постоянно наслаждалось королевство. Ведь если не считать гибельной, но краткой вылазки в Арагон, в которую неосмотрительно ввязался король Филипп III в 1285 г.[12], очень нетрудных походов на Гиень, к которым мы еще вернемся, а также тяжелейших фландрских войн, создавших немало проблем для Филиппа Красивого и его сыновей, но затронувших очень ограниченную территорию, Франция жила в спокойствии, которое слегка нарушали лишь вспыхивавшие все реже и реже «частные» войны между вассалами. Мир и благосостояние в свою очередь позволяли постепенно укреплять власть монарха, что выражалось в создании — конечно, запоздалом и медленном, но непрерывном — органов управления, необходимых для жизни государства. В центральных органах власти, все более специализированных, никто уже не узнал бы старинной феодальной curia regis[13], в которую входило все окружение суверена — высшие сановники, приближенные, бароны и прелаты, хотя теоретически она все еще существует. Необходимо нечто вроде ведомства королевского двора (Hotel du roi), которое с царствования Людовика Святого отделилось от curia и со своими шестью «службами» (metiers) фактически представляло собой личную челядь суверена, на которую не возлагались задачи управления. Из двух его финансовых ведомств — Денежной палаты (Chambre aux deniers), название которой появилось в 1303 г., и Сокровищницы (Argenterie), созданной в 1315 г., чего-то вроде хранилища для мебели и драгоценностей, — первая получала только ассигнования из казны, а вторая приобрела некоторое значение лишь потому, что могла, закладывая свои богатства, снабжать наличностью вечно нуждающуюся королевскую власть, когда той не хватало денег. Все это не имело бы большого значения, если бы королевская Палата с ее камергерами (chambellans), а вскоре — и докладчиками прошений (maitres des requetes de l'Hotel) не включала понемногу в свой состав самых приближенных к суверену людей, становясь питомником функционеров. Однако из примерно пятисот членов этой Палаты, состав которой, непрерывно растущий, вызовет нарекания со стороны Генеральных штатов в царствование Филиппа Валуа, лишь очень немногие представляли собой чиновников и администраторов в современном смысле слова, очень немногие входили в органы управления, которые нам остается перечислить.