Одна среди туманов - Карен Уайт

– Долго же тебя не было, – сказал он без улыбки.

Это было еще сла́бо сказано, и я попыталась усмехнуться дрожащими губами, но у меня ничего не вышло. Мы оба знали, что его слова вряд ли способны зачеркнуть девять лет моего отсутствия – девять лет, за которые мы даже ни разу не поговорили по телефону и не написали друг другу ни строчки.

– Привет, Томми. – Я набрала в грудь побольше воздуха. – А… где Бутси?

Его взгляд сделался мягким, почти сочувственным, и я поняла, что я потеряла не только эти девять лет, но и нечто большее.

– Ты… тебя действительно давно не было, и… – Он бросил быстрый взгляд на мать, на ее коктейльное платье и туфли-«небоскребы» на неправдоподобно высоких каблуках, а я почувствовала, как у меня холодеет в груди.

Прежде чем я успела что-то сказать, второй мужчина – тот, который показался мне смутно знакомым, – выступил вперед, и я удивилась, как я могла его не узнать. Трипп Монтгомери был таким же высоким и подтянутым, каким я его помнила; у него были короткие русые волосы и карие глаза, которые, как мне всегда казалось, видели больше, чем было доступно всем остальным людям. Сейчас на нем были брюки цвета хаки, рубашка с длинным рукавом и галстук, что окончательно сбило меня с толку. Глядя на него, я гадала, что Трипп здесь делает и ради чего он так разоделся, однако на самом деле я думала вовсе не о нем. В глубине души мне хотелось, чтобы кто-нибудь сказал мне, что все это просто сон и что я вот-вот проснусь в своей постели в старом желтом доме – проснусь от того, что Бутси нежно целует меня в лоб.

– Привет, Вив! – сказал Трипп таким тоном, словно мы только что встретились на моем крыльце перед тем, как идти в школу. На мгновение мне даже подумалось, что, быть может, в этом уголке мира время каким-то образом повернуло вспять и я оказалась в собственном прошлом, где ничего не изменилось и все было по-прежнему. И все же в глубине души я знала, что это невозможно.

– А ты что здесь делаешь? – спросила я. Не то чтобы в данный момент этот вопрос занимал меня больше всего, просто мне необходимо было сказать хоть что-то, чтобы обрести твердую почву под ногами.

Его лицо осталось непроницаемым, и только в глазах промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

– Ты просто не в курсе, Вив. Я теперь – коронер графства… – С этими словами Трипп отступил немного назад, так что я смогла увидеть зияющую яму, где еще недавно находились корни могучего дерева. Трава по краям ямы почернела, земля была усыпана щепками и корой… а в самой глубине ямы, словно младенец в колыбели, лежал скелет.

Человеческий скелет.

Мои руки затряслись, перед глазами заплясали яркие точки, но я совладала с собой. Во всяком случае, мне удалось не грохнуться в обморок. Не в силах отвести взгляд, я смотрела и смотрела на белый череп, четко выделявшийся на фоне черной земли.

Только потом я подняла взгляд на Триппа и увидела, что он смотрит на мои руки. У него было такое лицо, словно он прекрасно понимает, что́ со мной происходит. Впрочем, он всегда знал обо мне все – мне даже не нужно было ничего ему говорить. Но это было давно… Теперь же я попыталась сжать пальцы в кулаки, чтобы скрыть дрожь, но мышцы отказывались мне повиноваться. Яркие цветные точки перед глазами превратились в световые полосы и линии, которые сплетались и расплетались, отчего мое головокружение еще усиливалось. Я как раз пыталась сосредоточиться на лице брата, когда сквозь громкий шум в ушах пробился голос моей матери:

– Ты не брала ключи от моей машины, Вивьен?! Я нигде не могу их найти!

Я снова посмотрела на лежащий в яме череп. На него как раз упали лучи солнца, отчего казалось, будто он пытается со мной заговорить. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут свет перед моими глазами померк, я поспешно зажмурилась и почувствовала, что падаю… но даже сквозь опущенные веки я видела, как сияет и горит белый череп на фоне темной земли.

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Июнь, 1920

У каждого человека есть свои тайны. Даже у тринадцатилетних девчонок вроде меня, на которых никто не обращает внимания. Вероятно, люди считают, что мы слишком заняты своими куклами, платьями и днями рождения, чтобы замечать, что жена судьи, которая постоянно сидит дома, частенько проводит время с заезжими коммивояжерами, или что владелец аптеки мистер Причард всегда даст тебе бесплатный леденец, если прийти к нему перед самым закрытием, поскольку к этому времени он успевает так напробоваться лекарства из бутылки, которую прячет в бумажном пакете, что бывает уже не в состоянии отсчитать сдачу.

Я, например, знала, что моя мама спрыгнула с моста через Таллахатчи, когда мне было десять, потому что моего папу убили на войне, а она никак не могла привыкнуть без него жить. Жаль, что мама предварительно не посоветовалась со мной, потому что тогда я бы ей напомнила, что у нее есть я. Я была уверена, что в этом случае все было бы иначе, только я никому об этом не говорила, поскольку предполагалось, что я еще мала и совершенно не разбираюсь во «взрослых» вещах. Вот я и старалась почаще прислушиваться у закрытых дверей, чтобы знать и понимать больше.

Мою лучшую подругу звали Сара Бет Хитмен, ее папа был президентом «Сельскохозяйственного банка Индиэн Маунд» и работал на Мэйн-стрит. Из-за мамы, точнее – из-за того, что́ она сделала, у меня было не так много подруг. Похоже, родители других девочек считали, что склонность прыгать с мостов может быть заразной. Мне, правда, всегда говорили, что мама упала в реку случайно, но на самом деле никто из взрослых в это не верил. Не верила и я.

С Сарой Бет мы сошлись случайно. У нее тоже не было подруг, а все из-за того, что ее родители были слишком старыми. Они были старыми, когда Сара Бет родилась, а теперь, когда ей исполнилось четырнадцать, они стали еще старее. Быть может, именно поэтому Сара и была такой неуправляемой. Так говорила о ней тетя Луиза, но мне так не казалось. Напротив, я была рада поддержать любую безумную идею, любое озорство, какое только приходило моей подруге в голову.

Как-то в среду, в конце июля, я сидела на заднем дворе под большим кипарисом, делая вид, будто читаю, хотя на самом деле я просто грелась на солнышке и с удовольствием вдыхала душистый и теплый воздух лета. Время от времени я поглядывала на заднюю стену своего дома и гадала, почему он выкрашен желтой краской, тогда как все остальные дома в окру́ге были белыми. Насколько я знала (точнее, как мне рассказывали), идея выкрасить дом в желтый цвет принадлежала еще моей прабабке, которая приехала в эти края из Нового Орлеана. Она же распорядилась построить на крыше с правой стороны нелепую башенку, как в какой-нибудь средневековой крепости, потом родила дочь, а когда ей все это надоело, прабабка все бросила и снова отбыла в Новый Орлеан. Когда этот дом станет моим – а это обязательно случится, поскольку, как объясняла мне тетя Луиза, в каких-то бумагах записано, будто усадьбу должна наследовать старшая девочка в семье, – я непременно прикажу выкрасить его белым, как у всех.