Королева Марго - Александр Дюма

– Умереть через час? Что это значит? И от чего?

– От ревности... Через час королева Наваррская отпустит своих придворных дам, а ваше величество – своих придворных кавалеров.

– И мысль об этом действительно вас огорчает, душенька?

– Этого я не сказала. Я сказала: если бы я любила вас, то эта мысль страшно огорчала бы меня.

– Хорошо! – вне себя от радости воскликнул Генрих: ведь это было признание, первое признание в любви. – Ну, а если вечером король Наваррский не отпустит своих придворных кавалеров?

– Государь, – сказала г-жа де Сов, глядя на короля с изумлением, на сей раз совершенно непритворным, – это невозможно, а главное – этому нельзя поверить.

– Что сделать, чтобы вы поверили?

– Мне нужно доказательство, которого вы не можете мне дать.

– Отлично, сударыня, отлично! Клянусь святым Генрихом, я дам вам доказательство! – воскликнул король, пожирая молодую женщину глазами, в которых пламенела любовь.

– Ваше величество! – тихо произнесла баронесса, опуская глаза. – Я не понимаю... Нет, нет! Нельзя бежать от счастья, которое вас ждет.

– Моя любимая, в этом зале – четыре Генриха, – сказал король, – Генрих Французский, Генрих Конде, Генрих де Гиз, но только один Генрих Наваррский.

– И что же?

– А вот что: если этот самый Генрих Наваррский всю ночь проведет у вас...

– Всю ночь?

– Да, всю ночь, убедит ли это вас, что у другой он вне был?

– Ах, государь, если бы!.. – воскликнула г-жа де Сов.

– Слово дворянина!

Госпожа де Сов подняла на короля свои большие влажные глаза, полные страстных обещаний, и улыбнулась ему такой улыбкой, что сердце его забилось от радости и упоения.

– Посмотрим, что скажете вы тогда, – продолжал Генрих.

– О, тогда, ваше величество, я скажу, что вы действительно меня любите, – отвечала Шарлотта.

– Вы это скажете, потому что это правда.

– Но как же это сделать? – пролепетала г-жа де Сов.

– Ах, Боже мой! Неужели у вас нет такой камеристки, горничной, служанки, на которую вы могли бы положиться?

– У меня есть настоящее сокровище, это моя Дариола, которая так предана мне, что даст себя изрезать на куски ради меня.

– Боже мой! Скажите этой девице, баронесса, что я ее озолочу, как только, согласно предсказаниям астрологов, стану французским королем.

Шарлотта улыбнулась: в то время люди не верили гасконским обещаниям Беарнца.

– Ну хорошо! Чего же вы хотите от Дариолы? – спросила она.

– Того, что для нее – сущий пустяк, а для меня – все на свете.

– А именно?

– Ведь ваши комнаты над моими?

– Да.

– Пусть она ждет за дверью. Я тихонько стукну в дверь три раза; она отворит, и вы получите доказательство, какое я вам обещал.

Несколько секунд г-жа де Сов молчала; потом огляделась вокруг, словно желая убедиться, что их никто не подслушивает, и на мгновение остановила взор на группе людей, окружавших королеву-мать, но этого мгновения было достаточно, чтобы Екатерина и ее придворная дама обменялись взглядом.

– А вдруг мне захочется уличить ваше величество во лжи? – сказала г-жа де Сов голосом, каким сирена могла бы растопить воск в ушах спутников Одиссея. – Попробуйте, душенька, попробуйте.

– Честное слово, мне очень трудно побороть в себе это желание.

– Так пусть оно победит вас: женщины всегда особенно сильны после поражения.

– Государь, когда вы станете французским королем, я вам напомню о том, что вы обещали Дариоле.

Генрих вскрикнул от радости.

Этот радостный крик вырвался у Генриха в то самое мгновение, когда королева Наваррская ответила герцогу де Гизу латинской фразой:

– Noctu pro more. – Сегодня ночью, как всегда.

Генрих расстался с г-жой де Сов, такой же счастливый, как герцог Гиз, расставшийся с Маргаритой Валуа.

А через час король Карл и королева-мать удалились в свои покои; почти тотчас же луврские залы начали пустеть и в галереях стали видны базы мраморных колонн. Четыреста дворян-гугенотов проводили адмирала и принца Конде сквозь толпу, роптавшую им вслед. После них вышли герцог Гиз, лотарингские вельможи и другие католики, сопровождаемые радостными криками и рукоплесканиями народа.

Что касается Маргариты Валуа, Генриха Наваррского и г-жи де Сов, то они, как известно, жили в Лувре.

Герцог де Гиз вместе с невесткой, герцогиней Неверской, вернулся к себе во дворец на улице Шом, что против улицы Брак, и, оставив герцогиню на попечение ее служанок, прошел в свои покои, чтобы переодеться, взять ночной плащ и короткий с острым кончиком кинжал, который назывался «Слово дворянина» и которым заменяли шпагу; но, взяв со стола кинжал, герцог заметил маленькую записку, всунутую между ножнами и клинком.

Он развернул бумажку и прочитал:

«Надеюсь, что герцог де Гиз сегодня ночью не вернется в Лувр; если же вернется, пусть на всякий случай наденет добрую кольчугу и захватит добрую шпагу».

– Так, так! – произнес герцог, оборачиваясь к лакею. – Странное предупреждение. Робен! Кто приходил сюда в мое отсутствие?

– Только один человек, ваша светлость.

– А именно?

– Господин дю Га.

– Так! Так! То-то мне показалось, что почерк знакомый. А ты точно знаешь, что приходил дю Га? Ты его видел?

– Не только видел, но и разговаривал с ним, ваша светлость.

– Хорошо, послушаюсь его совета. Шпагу и короткую кольчугу!

Лакей, привыкший к подобного рода переодеваниям, принес и то и другое. Герцог надел кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальное плетение было не толще бархата; поверх кольчуги надел серебристо-серый камзол – его излюбленное сочетание цветов, – надел штаны, натянул высокие сапоги, доходившие до середины бедер, на голову надел черный бархатный берет без пера и драгоценностей, закутался в широкий темный плащ, прицепил к поясу кинжал и, отдав шпагу пажу, составлявшему теперь всю его свиту, пошел по направлению к Лувру.

Когда он переступил порог своего дома, звонарь Сен-Жермен-Л'Осеруа пробил час ночи.

Несмотря на поздний час и опасность ночных прогулок в те времена, отважный герцог совершил свой путь без всяких приключений и, здрав и невредим, подошел к огромному, страшному теперь тишиной и тьмой массиву Лувра, где все огни погасли.