Лютик - Дмитрий Спиридонов

– Паспорт пока не нужен, – Пухлякова снова строго и пристально глядит в румяное лицо Журавлёвой. – Делами в основном занимается Семён, но в «Тирее» я бываю довольно часто. А тебя почему-то не помню. Как давно ты работаешь у Семёна?

– Месяца полтора.

– И с какого времени ты трахаешься с ним вечерами в офисе?

– Ни с какого! Ещё раз повторяю – я не сплю с твоим мужем!

– Полтора месяца… – с нехорошей радостью тянет Клёна Павловна. – Надо же! Всё сходится. Тебя зовут Любовь?

– Мало того что ты дура, так ещё и глухая. Да, я Любовь Петровна Журавлёва. Ищи своего Семёна где хочешь, а меня отвязывай! Мне домой пора.

– Любовь. Люба… По ходу, ты и есть тот самый Лютик, по которой сохнет мой козёл?

***

Подобного удара госпожа Журавлёва не ожидала. В панике она начинает биться в замшевом кресле, понимая, что это дурацкое совпадение может стать роковым.

– Никакой я вам не Лютик! Не Лютик я! Ненавижу всякие клички, которые мужики навешивают бабам! Я Любовь Петровна! Только так!

– Тихо, солнышко, не суетись. Посиди, соберись с мыслями, а я пройдусь по офису. Сёмушка, наверно, позабыл, что у меня есть ключи от всех кабинетов. Если я его найду, кому-то сильно не поздоровится.

– Я бы сроду за своим мужиком бегать не стала, унижаться.

– Где тебе понять, Лютик? Я люблю его!

– Любишь, не любишь – по фиг! Хоть залюбись, но это он за тобой бегать должен. Мой покойный Стёпка по всей деревне за мной гонялся, чтоб ты знала! – с оттенком самодовольства говорит Любовь Петровна. – А чтоб я за кем-то? Ни в жизнь!

Госпожа Журавлёва деликатно умалчивает, что навязчивый Стёпкин контроль и ревность бывали порой невыносимы. Бывший морской пехотинец Степан, мастер всевозможных боевых искусств, всегда действовал грубо и напролом. Вязал свою ненаглядную Любку верёвками и колготками, затыкал ей рот, запирал под замок, даже как-то сажал на цепь и был готов прибить любого, кто засматривался на его красивую сексуальную супругу дольше пяти секунд.

Любовь Петровна до сих пор помнит, как во дворе их деревенского дома ржавела борона БЗТС-1, зачем-то стыренная из колхоза. Никакого проку от этой железяки в домашнем хозяйстве не было, разве что сапоги от грязи отскабливать, но  Степан и ей нашёл применение. Как-то он врастяжку распял на этой бороне Любовь Петровну, привязал за руки и ноги трансмиссионными ремнями и здорово выпорол – целую неделю после этого госпожа Журавлёва не могла присесть на пятую точку.

– Моя вина, – вдруг соглашается Клёна Павловна. – Бегаю за Сёмкой. Шпионю. Отбиваю его, дурачка похотливого. Тебя вот с ним почти поймала…

– Опять ты за своё! – Любовь Петровна морщится, барахтаясь в наручниках и стяжках из скотча. – Одна я тут была, трусы поправляла!

– Не знаю, не знаю, Лютик, – печально говорит Пухлякова. – В том мой крест и моё несчастье. Вот что значит – выйти замуж за молодого. Я же старше Сёмы на семь лет.

По разумению Любови Петровны, совсем недавно разменявшей тридцатник, Пухляков вовсе не такой молоденький, как заливает эта Клёна Павловна. Ему уже сорок два, нашла пацана, дурёха! Журавлёва вспоминает жидкий пробор Семёна Венедиктовича, его наивно поднятые бровки, его «пивной бурдючок», который не может скрыть даже эксклюзивный широкий пиджак…

Нет, травоядный Сёма далеко не мальчик и не красавчик. Впрочем, отдадим должное – он не худший патрон, с кем работала Любовь Петровна. Семён Венедиктович не кричит, не мешает, никому не лезет под юбку и не домогается подчинённых дам, как домогался Журавлёвой тот же гад Перкасьев в инвестиционном фонде. Вполне адекватный начальник. И они с ненормальной Клёной Павловной живут почти как Любовь Петровна со своим Стёпкой, только с точностью наоборот. Он – бегает, она – ревнует.

– Всё равно я бы бегать за ним не стала! – выносит вердикт Любовь Петровна. – Много чести дураку. А наручники ты с собой таскаешь тоже из любви?

– Да! И не только их, – будто очнувшись, Клёна Павловна гордо встряхивает своей вместительной сумкой. – Когда твой муж кобель, каких мало, надо быть готовой ко всему.

– Поздравляю, ты не Клёна, а настоящий Дуб! – иронизирует Любовь Петровна, снова напрасно пытаясь вырваться из кресла.

Зря она это ляпнула. Оскорблённая Клёна Павловна отвешивает связанной сотруднице пощёчину. Вскрикнув, Журавлёва громко матерится от обиды. Напрягает мышцы, расправляет грудь, рычит и изгибается. Усилия пленницы бесполезны: скотч лишь глубже впивается ей в живот и лодыжки, дотянуться до мерзавки Пухляковой невозможно. Эх, если бы не скованные за спину руки!…

– Мы ещё разберёмся, кто тут дуб, а кто осина! – чувствуя свою безнаказанность, Пухлякова мстительно дёргает пленницу за причёску, похожую на пенный реактивный хвост самолёта. – Меня, Лютик, не обманешь! Сама знаю, что мой Сёмка жирных любит, чтобы сала на ляжках потолще! Найду его – огребёте у меня оба!

Любовь Петровна неуклюже ощупывает пальчиками браслеты. Пот течёт с её лица, кипрейная кружевная блузка намокает спереди, словно слюнявчик, влага скапливается между грудей и бежит под сбрую лифчика. Соски топорщатся как ореховые косточки, распирая атласные ракушки. Перед ней на столе лежат ножницы, скрепки, линейки. Что-нибудь из этого могло бы пригодиться, чтоб открыть наручники, но как достать? И куда деваться от всевидящего ока чокнутой мадам Пухляковой?

– Заруби на носу, Клёна Павловна: я не сплю с директорами, даже если они очень просят!

Судя по всему, Клёна Павловна не верит узнице. Слишком уж некстати пришлась игра имён: Люба и Лютик.

– Ты замужем, Лютик?

– Отстань со своим Лютиком! Кличками меня никто не зовёт и звать не будет. Я – Любовь Петровна Журавлёва. Вдова. Мать-одиночка. С твоим Семёном я не сплю. Ясно? Освободишь ты меня наконец?

– Посиди в наручниках, тебе полезно, – упорствует Клёна Павловна, и надежда на скорое освобождение из кандалов снова тает. – Слишком много совпадений. Хрестоматийное сочетание: с одной стороны – шелудивый босс, которому некуда девать бабло и сперматозоиды, с другой – свободная и сиськастая вдова-бухгалтер, трусики у которой ещё меньше чем мозги. Вечер, пустой офис, романтика… Лю-ба. Лю-тик. Просто превосходно!

– Это неправда, – Любовь Петровна угрюмо слизывает пот с мокрых губ. – Семён Венедиктыч давно уехал. Не было секса! Не было ничего! Я печатала документы, пила чай и поправляла трусы.

Обойдя все кабинеты «Тиреи», Клёна возвращается ни с чем и с интересом хирурга поглядывает на обтянутый животик Журавлёвой. Животик Любови Петровны напоминает душистый кекс, под ним сквозь брюко-лосины треугольником проступает отпечаток трусиков, похожий на выпуклый осколок фарфоровой чашки. От пленницы и от кресла под ней убийственно пахнет терпким мёдом, солёными грибами и тайными дамскими соками. Мадам Пухлякова ностальгически вздыхает: ей бы такой вкусный, наглый, молодой запах, как у этой сексапильной бухгалтерши!

– Не нашла. Смылся муженёк.