Злые чудеса - Александр Александрович Бушков

Концентрация танков в прифронтовой полосе – вернейший признак грядущего наступления. Ну а когда перебрасывают полк новейших тяжелых танков, каких в Красной Армии прежде не было… Какая там оборона! После Орловско-Курской операции (широко известной как Курская дуга) немцы уже ни разу за всю войну не провели ни одного серьезного наступления. Отходили, конечно, с жестокими боями, кое-где и с контратаками, при малейшей возможности вставали в оборону, но факт остается фактом: наступали только мы, а они отступали. Ясно было даже ежу: наш новорожденный полк пойдет по направлению главного удара в каком-то серьезном наступлении или, как тогда говорили и писали, очередного сталинского удара (после Отечественной ее историю излагали как десять сталинских ударов, справедливо или нет – дело десятое).

Танки, как полагается, были тщательно укрыты брезентом – но на сей раз на каждой платформе находился не один часовой, а двое, в противоположных концах. Нашему эшелону (и следовавшим за ним другим эшелонам полка) давали «зеленую улицу», так что он шел без остановок. Ну а на случай непредвиденной, не зависящей от железнодорожников остановки меры безопасности были расписаны заранее, одни и те же что для чистого поля, что для станции.

Вот такая непредвиденная остановка и случилась на довольно крупной станции. В чем дело, мы узнали очень быстро: где-то впереди оказались повреждены пути (о причинах нас не поставили в известность, но, судя по некоторым обмолвкам коменданта станции, речь шла о диверсии, возможно, имевшей отношение к нашему конкретно эшелону, но это вряд ли – поврежденными оказались только два рельса, что нас не должно было задержать надолго, торчать тут нам предстояло не больше часа).

Остановили нас не на самой станции, не поблизости от вокзала, а где-то на ее краешке, явно умышленно, чтобы свести до минимума количество нежелательных зрителей. И тут же вступили в действие те самые заранее продуманные меры безопасности – у каждой платформы с обеих сторон выставили по трое часовых. Может, это и был перехлест, но приказы не обсуждаются, а исполняются…

Мы с моим ротным Ромой Клименко (я тогда был командиром взвода) отошли чуть от теплушки, чтобы без лишних ушей кое-что обсудить. На повестке дня стоял один-единственный животрепещущий вопрос… Как показывал жизненный опыт, на такой крупной станции всегда сыщется у вокзала импровизированный базарчик, где гражданские продают-меняют всякую всячину. Торговля, конечно, по военному времени скудная, но уж самогон-то из-под полы всегда найдется – как самый ходкий, что уж там, у военных покупателей товар. Вот мы и планировали небольшую операцию по раздобытию огненной воды. Такие уж у нас были насквозь приземленные планы, далекие от высоких материй. Что поделать, на войне как-то не до высоких материй… Гораздо прозаичнее все обстоит.

Конечно, мы не собирались идти на станцию сами – офицеры мы или уже где? Была у нас в экипажах парочка, обтекаемо говоря, доверенных лиц для деликатных поручений. Ребятки эти раздобыли бы огненную воду и за Полярным кругом у белых медведей, ну а здесь, посреди, можно сказать, цивилизации, справились бы в два счета. Денег у нас не было, ну да на войне деньги не всегда и в ходу. Дать им с собой американской тушенки, пару пачек махорки – и справятся в лучшем виде. Непременно и себя не забудут, это уж к бабке не ходи, но на это следовало закрыть глаза, потому что меру свою ребята знают туго, как и мы…

Тут-то оно все и произошло – правда, слово «произошло» я стал употреблять гораздо позже, тогда и понятия не имел, что оно «произошло», ни сном, ни духом…

– Смотри-ка, – сказал Рома. – А ведь там точно непорядок…

Я присмотрелся. Действительно, с первого взгляда ясно, что за три платформы от нашей теплушки явно имел место непорядок. Один из трех часовых отошел чуть подальше, заступил дорогу «танкисту» (как звали тогда безногих инвалидов на самодельных тележках), а тот, судя по направлению движения, держал курс со стороны паровоза в нашу сторону.

«Танкистов» тогда было немало, везде могли встретиться. Никак нельзя сказать, что иные из них откровенно побирались, руку, как нищие у церкви, не протягивали и вещи своими именами не называли, но держались так, что сразу становилось ясно, что ему от тебя нужно. Мы, военные, им часто подавали, главным образом продуктами – со всем уважением к отвоевавшемуся. От воинских эшелонов их, в общем, не гнали, но наш-то эшелон был особенный, к которому не полагалось и родную мать допускать. А этот «танкист», издали видно, оказался особенно настырный, махал руками, качал права, слышно было, как бранится с матами-перематами, а часовой, молодец, голоса не повышая, отвечает негромко, но непреклонно. У часового для таких случаев есть волшебное слово «Не положено». Вот только «танкист» волшебных слов слушать не желает, прет буром – прекрасно знает, стервец, что отношение к нему чуточку иное, чем к здоровому, за шкирку не схватишь и коленкой под зад не поддашь, чем и пользуется…

Очень похоже, разговор у них – если только эту откровенную перебранку можно было назвать разговором – затягивается. Не поленился же, черт, переться сюда от вокзала, а ведь не ближний свет.

В конце концов Роман досадливо поморщился, сказал решительно, хоть и с явной неохотой:

– Пойдем-ка туда, что ли? Как ближайшие к месту действия офицеры. А то Гриша, чует мое сердце, так и будет пурхаться…

Гриша Ляпин, заступивший дорогу незваному гостю, был молодой, воевал без году неделя – и, как мне показалось, перед «танкистом» чуточку робел, несмотря на свое исключительное положение часового. Иные беззастенчивые «танкисты» такую робость просекали моментально и вовсю ею пользовались. Вот и этот, есть подозрения, из таких…

Еще подходя неторопливо, я этого персонажа рассмотрел хорошо, а учитывая последующие события, в память мне эта личность впечаталась намертво. Классический, можно сказать, «танкист» – самодельная деревянная тележка с четырьмя большими подшипниками вместо колес – где бы он в войну раздобыл настоящую фабричную «инвалидку»? Подшипники приделаны на совесть, торцы осей прикрыты железными дисками, иначе бы моментально свалились. То ли помог кто-то, то ли сам такой мастеровитый. Раскатывает, упирая в землю две корявых деревянных подпорки, грубо вытесанных. Одет в галифе, обрезанные, с зашитыми снизу штанинами и линялую гимнастерку, там и сям зашитую разными нитками. Физиономия явно славянская, широкая, небритая, определенно пропитая – ну и я, очень может быть, выглядел бы не лучше, если бы вернулся