Очень личная история. Опыт преодоления - Оксана Евгеньевна Даровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А дальше мы с ним говорим про лето. Что летом он остаётся в Петушках, катается на велике, иногда ездит на нём в магазины, часто бывает в гостях у бабушки – папиной мамы. А дедушек уже нет, да и бабушка осталась одна, потому что другая умерла.
– Давай я куплю что-нибудь, пока ты разговариваешь. Что взять? – Алёна идёт к прилавку и просит продавщицу разогреть злополучную сосиску.
(Всё из-за меня, – думаю я, – иначе он обедал бы дома. Пора закругляться.)
– Виталий, а сам ты себя считаешь больше каким человеком, весёлым или немного грустным?
– Больше весёлым.
– Прекрасно. Желаю тебе оставаться весёлым, ну и, само собой, в день рождения обрести музыкальный инструмент, а кое-какие мелочи гораздо раньше дня рождения.
(Виталий снова смотрит на вернувшуюся за стол мать с хитрым прищуром.)
– Мама, вижу, у тебя очень добрая. А папа?
– Нормальный, – как-то совсем по-взрослому отвечает Виталий.
– Папа ещё добрее, – улыбается Алёна.
– А ты хотел бы что-нибудь пожелать всем людям?
– Добра, счастья.
– Вот все говорят про счастье и так по-разному его понимают. Что такое счастье для тебя?
– Радость и добрость.
– Лучше не скажешь. Но мне пора. Рада была познакомиться с таким чудесным человеком.
– Ешь, а то остынет, – пододвигает к Виталию тарелку Алёна. И кивает на рисунки: – Подари Оксане Евгеньевне на память.
Виталий протягивает мне лист:
– Дарю вам белку.
– А богатыря не подаришь? – спрашивает Алёна.
Виталий сосредоточенно молчит и думает, придерживая второй рисунок. (Сосиска так и остаётся лежать нетронутой.)
– Нет-нет, – говорю я, – за белку большое спасибо, а у богатыря другой адресат, так, Виталий?
Виталий кивает. Потому что богатырь – это папе.
Марк. Москва. 12 лет
6 февраля 2018 года
Москва
«Я хочу, чтобы всем всего хватало»
С мамой Марка Юлей мы встретились у Морозовской больницы. Марк давно в ремиссии, но два раза в год обязательно проходит обследование. Время посещений в Морозовской с 17.00 до 19.00, и у нас с Юлей есть час поговорить вдвоём. Потом мы поднимемся к Марку.
Вдоль узкого 1-го Добрынинского переулка, где проходная больницы, несметное количество припаркованных машин. И бесконечный снег. Москва потонула в снеге. Мы разговариваем, сидя в Юлином стареньком «шевроле-круз». Вернее, Юля рассказывает, я лишь изредка что-то уточняю.
– Марк, конечно, очень много пережил. В два года у нас случилось это заболевание, но оно случилось резко. Я родила ребёнка поздно, в тридцать один год, родила без мужа – шла на это осознанно. Мои мама с папой тоже очень хотели внуков. С полугода его воспитывала моя мама – они с отцом живут в Туле, а я продолжала работать бухгалтером в одной московской компании, помогала им материально. И вот как-то раз мама звонит, говорит, что вечером гуляла с Марком, а ночью у него поднялась высокая температура, они с отцом вызвали скорую, Марка забрали в больницу в Туле.
Поставили ему там быстротечный артрит, потому что у него сразу перестали ходить ноги. Неделю его лечат, я, конечно, приезжаю, разговариваю с заведующей. Ему колют антибиотики, температура не спадает, он весь бледный, вообще не двигается. Врачи твердят: быстротечный артрит, быстротечный артрит… Тогда я его с мамой забираю в Москву. Я жила тогда на Большой Грузинской, квартиру там снимала, рядом Филатовская поликлиника, мы вызвали оттуда скорую, и нас забрали в Морозовскую больницу. Берут у него пункцию и находят онкологию. Мама моя в шоке, она настолько к Марку привязалась… говорит: «Если ты его не вылечишь, то я с ним в гроб лягу, делай что хочешь, только вылечи». Сама с ним ложится, естественно, в Морозовскую. Анализы развозим по всем клиникам – и на Каширку, и в Институт педиатрии, чтобы понять, какая форма, излечимая или неизлечимая; подруги мои очень помогли, потому что анализы в течение двух часов нужно успеть развести. Ставят Марку острый лимфобластный лейкоз и назначают курс лечения на два года.
Я сначала не могла понять, неужели нельзя вылечить быстрее? Врачи объяснили, что это стандартный курс, он даёт хорошие результаты. Потом ещё нужно постоянно наблюдаться больше года, делать пункции. Я подключила крёстного – он чиновник, велел мне документы собирать, чтобы везти Марка в Германию лечить. Мама плачет; в общем, какой-то был кошмар. Потом всё-таки смирились, остались в Москве. Нас в Морозовской больнице лечили, в 14-м отделении – здесь очень хорошие врачи, они за каждого ребёнка тряслись. Крёстный помог снять квартиру на Шаболовской, рядом с Морозовской. Положили Марка под капельницы на двадцать один день, до достижения ремиссии – тогда есть шанс на выздоровление.
– Юля, как Марк перенёс первый курс химиотерапии?
– По-разному. Вообще, он стойко перенёс. Он тогда только начинал говорить. И первое, что он говорил, когда в палату заходила врач в белом халате: «Тётя, уходи отсюда». Знал, что ему будет больно. 14-е отделение, конечно, очень тяжёлое. Иногда дети ходят-ходят по коридору, потом раз – родители в чёрном. Тогда уже ни о чём у них не спрашиваешь. А бывали случаи, много даже случаев – после того, как родители узнавали, что им предстоит пройти, какой курс лечения, то детей оставляли там…
Два года было очень тяжело. Шесть недель химии и две недели гормонов. Первое время, когда вводили химию, Марк ел и его рвало. Потом он, на следующих курсах химии, переставал есть и шесть недель ничего, кроме воды. А на гормонах он, как женщина во время беременности, только одну картошку просил жареную, ел её бесконечно, потом только сыр, потом яйца. За две недели на гормонах он поправлялся. Когда основное лечение закончили, было всё равно тяжело – пункции постоянные.
– Это же боль какая, Юля. Пункции под наркозом брали?
– Только самую первую пункцию делали под наркозом, а потом уже нельзя, на живую кололи, химию вливали, ноги ребёнку поднимали, чтобы там всё расходилось. При наркозе бывают страшные последствия, могут задеть спинномозговой нерв. Ещё Марку в больнице давали другие препараты. Были разные там дети. Например, у Марка не выпадали волосы – мы постригли его перед химией наголо, и он потом потихоньку обрастал, – а мальчик рядом лежал, такого же возраста, кудрявый, у него после первой химии все волосы остались на подушке.
На улицу Марк выходил, конечно, в маске. Дети от нас шарахались. Марк общался только с детьми в больнице, потому что все другие родители думали, что от него могут