Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

аккуратно подшивали белые воротнички. «Зимой, — вспоминал Борисов, — ходили в ботиночках — все в валенках, а мы в ботиночках, носили „прохоря“, это сапоги такие с мягким голенищем. Помню, как первый раз я напился пьяным, на руках домой принесли… Моя это жизнь была, мо-я!»

В некрасовской Карабихе каждый, писал Борисов, «из нас уже знал: „…ты и убогая, ты и обильная…“». В двух шагах от усадьбы поэта — почерневший сруб обитавшего в Карабихе музыканта, Льва Ферапонтовича. К нему в обучение Надежда Андреевна, неожиданно подарившая сыну на день рождения дешевенькую скрипку, и решила его отдать — приобщить тем самым к высокому искусству. Большого горения заниматься, что видно из дневниковых записей, у мальчика не было, однако по радио он услышал «Крейцерову сонату» («Помню, — говорил, — как сейчас — играли Полякин и Нейгауз»), и ему показалось, что точно так же, в таких же «варварских темпах» и он будет играть — завтра же…

«Скрипач, который открыл дверь, — вспоминал Олег Иванович, — был почти коротышкой. По своей тонкости напоминал линейку. Как и на большинстве мужского населения, на нем была торжественная голубая майка навыворот. Изрядно вылинявшая, в пятнах от керосина. Для меня еще долго оставалось тайной, почему он носил, не снимая даже дома, свой серо-коричневый кепи. Только однажды приподнял его, чтобы вытереть испарину с лысины… В день нашего знакомства он выхватил мой футлярчик со скрипкой и высек из нее нечто полякинское. Я никогда не думал, что инструмент, сделанный на мебельной фабрике, способен произвести такое чудо. Он еще выкрикнул: „К черту эти ‘Амати’! Начинайте с такого инструмента, чтобы душу, как стеклорезом!..“».

И к мальчику залетела искра, которая разожгла целый костер. Залетела примерно на полгода. С тех пор как мама подарила скрипку и до момента, когда он отправился, чтобы помогать семье жить, грузить вагоны на станцию.

«Занимался я прилежно, — рассказывал Борисов. — На первых уроках он показал мне завиток, подбородник, ус и все, что положено. Но уже на третьей неделе занятий открыл передо мной ноты Моцарта — это был Пятый скрипичный концерт в ля мажоре. Для своих лет я сообразил довольно быстро. „Но ведь мне еще ноты учиться читать… как же я?..“ — „А очень просто!“ И он изложил суть своего метода.

— Никаких гамм, никакой акробатики! Будет высокая музыка! Человек должен понимать, на какую высоту предстоит прыгнуть. Долго придется на месте топтаться, но зато удовольствие от соприкосновения… дрожать будешь, плакать от бессилия. А что эти гадкие упражнения?.. Только отобьют охоту… — Он взял скрипку и с благоговением вывел первую тему. — До этого — оркестровое вступление. Оно показывает: идет повседневная жизнь, вертушка работает… Ты еще в животе матери. Ты — плод, сформировалась только пуповина, пальчики на ручках еще крохотные… Подлетает ангел, тихий ангел — как у Чехова. Спрашивает на ушко:

— Ты действительно хочешь родиться?

— А разве я могу передумать, что-нибудь изменить?

— Еще можешь…

— Но я хочу на свет! Здесь так неуютно… в такой скрюченной позе. К тому же я слышу красивые, пленительные звуки…

— Но эти звуки в Вене… они далеко… — объясняет ангел. — Родишься ты, скорее всего, в холодной стране, у бедных родителей.

— А нельзя ли там… в Вене?

— Мы еще не приняли окончательного решения, но, думаю, это произойдет где-нибудь под Ярославлем… В репризе первое tutti отсутствует, ты слышишь этот таинственный переход?..»

Все это Лев Ферапонтович рассказывал Олегу, не прерывая игры. Но мальчик уже не слышал его и сокрушался тому, что родился на Волге, а не на Дунае. «Не мучь себя этим, — утешал преподаватель. — В музыке все объясняется. Слышишь этот толчок в конце первой части? — это к тебе подсоединяют импульсное кольцо, иными словами готовый разум, и ты переходишь в новое состояние. Яички опускаются в мошоночный мешочек…» Эта тема Олега заинтересовала, однако Лев Ферапонтович попросил не отрываться от музыки и перешел к анализу второй части.

Он строил ее как монолог ангела, наставляющего на праведную жизнь, готовящего к испытаниям. Вот одна из заповедей: «Никогда не думай, что ты неудачник! Ты же не животное… Вспомни обо мне — и неудачи минуют тебя!» Лев Ферапонтович повторил каденцию второй части и особенно подчеркнул место, когда скрипка вдруг делает небольшой щелчок. «Это ангел легонько ударяет по носу, чтобы у тебя искры посыпались, и ты все забыл. Он передает тебе опыт, пока ты не наберешься своего. И улетает — видишь, как вспорхнул! — сообщив день, когда вы встретитесь снова… Ты, наверное, и вправду думаешь, что родители твои — Надежда Андреевна и Иван Степанович? Но есть еще дух того ангела… Ты о нем не забывай — это главная твоя сила».

Тема родителей и еще кого-то третьего взволновала Олега не меньше, но педагог поспешил его успокоить: «Ты еще не родился! Сейчас начнется менуэт, это будут твои первые шаги. Радость земных родителей: ты сходил на горшок!.. Но эта идиллия улетучивается, когда начинается громкая турецкая музыка. Самая настоящая порка… слышишь, как оркестр хлещет по струнам? А следом открываются тараканьи бега, и открываются они для тебя! Вот ты уже несешься по этой вертушке…»

Когда рядом крушили церкви, разговоры об ангелах, по словам Олега Ивановича, выглядели непривычно. Сомнения развеивали музыка и его бабушка, которая благословила на занятия скрипкой. Довольно быстро он разобрал начало первой части, но потом попросил у Льва Ферапонтовича… Концерт Мендельсона. Моцарт ему быстро наскучил. Педагог страшно ворчал, однако уступил. «Вскоре, — вспоминал Борисов в дневнике, — я коряво играл главные партии в пяти сочинениях, однако дальше этого не шло — не хватало терпения. Мальчишки звали на огороды, в семье не было денег — надо было начинать трудовую жизнь. И я пришел к нему объявить о своем решении бросить скрипку.

Он выслушал молча, покусывая ногти. Его высокий, „скрипичный“ голос заметно подсел. „То, что ты сделал глупость, бросив скрипку, поймешь когда-нибудь… Но в данном случае вопрос не о тебе…“ — и он резко сорвал кепи, под которым зияла плешь от бровей до затылка. Наклонил ее ко мне. Я разглядел след от давно нанесенного удара. Рана зарубцевалась, была еще небольшая шишечка — на самом темени. „Это сделал отец… скрипкой… Прошло уже тридцать лет, а рана до конца не проходит… Мама думала, что он убил меня. Но тогда, от того удара, мне передалось чувство, что я — неудачник. И точно, неудачи как будто посыпались на меня. Даже когда я играть бросил, и с учениками… У меня никто до конца ни одного сочинения не доучил… Вот и ты…“».

Олег помнил, что после этих слов