Капитан Перережь-Горло - Джон Диксон Карр

расколовший небо надвое.

Некоторые английские крейсеры умудрялись проплывать под батареями и давать бортовой залп. Но этот, самый нахальный из них – сорокачетырехпушечный фрегат «Медуза» – никогда не делал ни одного выстрела.

Подгоняемый свежим бризом корабль находился прямо на линии между фортом Криб и Деревянным фортом.

Лейтенант Шнайдер проскакал мимо императорского павильона на край утеса. В третий раз он приподнялся в стременах над зебровым чепраком. Ветер свирепо набросился на него, обжигая глаза, но он все же мог ясно видеть происходящее на серо-зеленых волнах Ла-Манша.

Хотя «Медуза» еще находилась далеко, Шнайдер различал коричнево-красные обводы ее корпуса и солнечные отблески на двух орудийных палубах. Из хижины с конической крышей вылез похожий на обезьяну маршал Сульт. Он остановился, поднеся к глазам подзорную трубу. Золотые дубовые листья сверкали на его маршальском мундире, большая треуголка рельефно выделялась на фоне пламенеющего небосвода. В мощную трубу он мог видеть даже морщины на лице стоящего на квартердеке капитана «Медузы», который пока еще не снизошел до пользования аналогичным оптическим прибором.

– Подходит ближе! – послышались крики с берега. – Чтоб ей пусто было! Неужели наши артиллеристы ослепли?

– Но признай – эти ребята отличные моряки!

– Плевать я на них хотел! Ну, скорее, продырявьте ей шкуру!

Теперь уже без подзорной трубы можно было разглядеть матросов на палубе и заплаты на белоснежных парусах фрегата, и если не услышать, то вообразить треск парусины надуваемых ветром марселей. Когда «Медуза» повернулась бортом, кто-то из Деревянного форта наконец попал в цель.

Пушечное ядро разнесло бушприт, и торжествующие крики на берегу почти заглушили канонаду. Фрегат пошатнулся, словно человек, которого ударили кулаком; охваченные радостью французские пехотинцы устремились к воде. Но, несмотря па повисшие паруса и поврежденные снасти, корабль повернулся легко, как танцор, и вновь двинулся вперед, подгоняемый ветром, под огнем обоих фортов.

Густой дым от пушечных выстрелов смешался с острым запахом водорослей. Лейтенант Шнайдер, полуослепший от известковой пыли, которой засыпал его глаза сильный ветер, в бешенстве грозил кулаком.

– Это нестерпимая наглость! – громко воскликнул он. – Мерзавцы никогда не делают ни одного выстрела, никогда не поднимают флаги, никогда…

– Спокойней, друг мой! – послышался чей-то голос.

Рассвирепевший Шнайдер, хлестнув свою гнедую кобылу, едва не столкнулся с великолепным серым в яблоках конем, чей всадник сидел неподвижно и смотрел на него.

Неизвестный кавалерист носил мундир конной разведки: темно-зеленый с красными обшлагами и воротником, на фоне которого резко выделялся белый жилет с золотыми пуговицами. Это был молодой человек, примерно одного возраста со Шнайдером, с веселым загорелым лицом и черными усами. Во взгляде его светилась усмешка, хотя держался он, очевидно повинуясь инстинкту и воспитанию, безукоризненно вежливо.

– Спокойней, друг мой! – повторил незнакомец.

Пушки еще гремели на берегу, хотя крики сменил возобновившийся разговор офицеров. Шнайдер весьма нелюбезно взглянул на вновь прибывшего.

– Будьте добры отодвинуться, – сказал он, – и дать мне проехать. Возможно, вы слышали обо мне. Я…

– Знаю, знаю, – откликнулся кавалерист. – А меня зовут Мерсье, Ги Мерсье. – Он прикоснулся к одному из золотых эполетов. – Скромный капитан разведчиков, как можете видеть. Что касается вас, месье, то за последние полчаса ваше имя прочно запечатлелось в моей памяти.

Бах! Бах! – прогремели на берегу последние залпы.

Оба всадника смотрели друг па друга, лошади под ними вздрагивали, но не от шума с берега. На левом бедре каждого кавалериста ташка барабанила о саблю.

– Но мне следует извиниться, – продолжал капитан Мерсье обманчиво беспечным топом. – Я следовал за вами из любопытства, после того как вы с полным основанием проучили этого гренадера за его дерзость. Потом, когда вы начали говорить о пашем достославном министре полиции, вы по-настоящему заинтересовали меня. Вы знакомы с Жозефом Фуше?

– Нет. Но я восхищаюсь его методами. А почему это вас интересует?

– Потому что, – задумчиво промолвил Мерсье, – я не уверен, что вы понимаете его методы. Когда я его знал…

– Вы?

– Да, я имел такую честь. Когда еще в юности я учился в Нанте, готовясь стать священником, Фуше, в то время вечно голодный, преподавал мне логику и математику.

– Ну и ну! – Шнайдер усмехнулся. – Я и не знал, что разведчики удостоились чести иметь в своих рядах лиц духовного звания.

– Увы! Это не совсем так, – с сожалением возразил Мерсье. – Очень скоро я обнаружил, что имею не большее призвание к служению церкви, чем будущий отец Фуше, который сделал отличную карьеру в миру. Он служил Робеспьеру[10]во время революции и предал его, служил Баррасу[11]в период Директории[12]и также предал его, а теперь он служит императору, и служит хорошо. Человек он недостойный и безжалостный, но все же в старом мошеннике есть определенное обаяние. Если ему поручат заняться этим делом, как я слышал ранее…

– Я тоже об этом слышал. – Шнайдер обнажил зубы в усмешке. – И вы любезно одобряете его кандидатуру, капитан Мерсье?

– Одобряю? – с энтузиазмом воскликнул Мерсье. – Друг мой, я лелею эту возможность как романтическую мечту! Конечно, министр полиции не может сам явиться сюда, чтобы разыскать капитана Перережь-Горло, но он может послать агента. И знаете, я надеюсь, что он предпочтет использовать женщину.

Шнайдер уставился на собеседника:

– Женщину? Чтобы поймать капитана Перережь-Горло? Женщина в Булонском лагере?

Стоящий на краю утеса Мерсье протянул руку над зелеными водами Ла-Манша и дымом от недавней канонады, словно призывая духов воздуха.

– Почему не две женщины? – осведомился он. – Когда Фуше вступает в игру, можно ожидать любого шулерства. Интересно, где сейчас министр полиции? Какой хитрый план он замышляет теперь?

Ужасный министр полиции был у себя дома, в Париже. Два дня спустя, 22 августа, он принимал гостью.