Маленький белый "фиат" - Данута де Родес

Медленно и осторожно она повела машину, ни на мгновение не сожалея о Жан-Пьере.

Она включила радио. Мягкий мужской голос рассказывал о погоде в Дордонье. Пока она пыталась разобраться, какая кнопка переключает волну с одной станции на другую, машину повело на встречную полосу, но там никого не оказалось, и она выровнила машину, как только это заметила.

Она задумалась о том, что же ей предпринять, коль она отделалась от Жан-Пьера. «Мне только двадцать два, — сказала она Цезарю, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть его в зеркало заднего вида, — но живу я как старуха». Она подумала, что даже Жанне Кальма, умершей в начале месяца в возрасте ста двадцати двух лет — она была на целый век старше! — судьба и то, должно быть, чаще улыбалась в этом году. По телевизору она видела тот дом престарелых в Альпах, и, по сравнению с квартирой Жан-Пьера, он показался ей чем-то вроде Мулен-Ружа в лучшие годы.

Танцы под мелодию «Joe Le Taxi» напомнили ей о подруге Эстелле, и она попыталась вспомнить их последнюю совместную вылазку. Это было давно, прошли даже не недели, скорее — месяцы. Они дружили со школы. В умении устраивать свои дела Эстелла всегда была впереди Вероники, ей не было равных среди подруг. У нее первой появился настоящий приятель — мрачный тип с ужасно бледным лицом и копной растрепанных волос, который извлекал из нее восторга на заднем сиденье горохового цвета «ситроена» его матери, а в пятнадцать она встретила в постели темноглазого барабанщика, которого вожделели все девчонки — после того, как увидели его по телевизору. Когда они нашли себе парней, запускавших нетерпеливые руки им под юбки, Эстелла спуталась с молодой актрисой, которая жила в квартире с видом на реку и слагала чудовищные вирши о своих длинных золотистых волосах и голубых глазах, о прекрасной коже и о том, что ее красота никогда не поблекнет. Так казалось многим. В худшем случае она выглядела лишь усталой. Даже после второго передозняка, когда врачи не были уверены в благополучном исходе, она выглядела красивой и умиротворенной, так, словно поцелуй ее подходящий человек — и она проснется, и все будет хорошо. А когда Вероника и другие постигали стадию обмена поцелуями друг с другом, поскольку устали от парней — хотя в тайне желали целовать мужчин, — Эстелла стала эпизодической любовницей отлично сохранившегося мужчины средних лет, чей брак был лишен любви, и он водил ее отовариваться по обувным и ювелирным магазинчикам.

Хотя она была первой во всем, она никогда ничего не утаивала от подруг. Когда она занялась танцами, то познакомила их всех с лучшими клубами и любезными торговцами экстази, а когда узнала, что можно хорошо развлечься в Берлине, она пригласила на вылазку друзей; сделав себе татуировку, она на Рождество всем оплатила татуировки.

Однако Эстелла подавала и такие примеры, которым не особенно хотелось следовать. Как-то раз она попала в больницу в результате потери сорока процентов положенного веса, она вкалывала себе море героина, она перевела всю поэзию Р.С. Томаса[2]на французский и с интересом наблюдала, как старший брат постепенно становится старшей сестрой.

За время знакомства с Жан-Пьером Вероника отдалилась от своих друзей. Она сказала Цезарю, что раз уж она снова молода, то прежде всего хочет встретиться с Эстеллой и посмотреть, что из этого выйдет. А закончить они могли где угодно, — может, в баре на Ла Пигаль, прикидываясь любовницами и поддразнивая этим седовласых англичан, или в ночном клубе на Кава, оказавшись вдребезги пьяными среди испанцев, или на крыше дома, отмокая в бассейне одинокого миллионера.

— Как бы мы не закончили, — сказала она сенбернару, — это все лучше, чем сидеть и тащиться под медитативные этюды.

По рассеянности она пропустила нужный поворот. Наплевать. Она знала, где находится, машин вокруг немного, и ей нравилось подпевать мелодии, что звучала по радио. Дорога вела в тоннель. Боясь помять машину, Вероника поехала медленно и осторожно.

Она проснулась в куртке и ботинках. Медленно выбравшись из постели, она направилась в комнату родителей, где звонил телефон. И каждый его звонок болью отдавался в глазах. Она подняла трубку и попыталась что-то произнести, но выдавила лишь хриплое кваканье.

— Кто это? — раздался голос в трубке.

— Я.

— Ты как неживая.

— Очень может быть. Который час?

— Почти два.

— Рада тебя слышать, но что это ты вдруг звонишь мне в воскресенье в два часа дня? В такую рань…

— Я не ожидала застать тебя в таком состоянии — решила, что ты уже никуда не вырываешься, просто сидишь с этим Жан-Пьером и исследуешь родственные миры света и звука под его унылую старческую наркоту.

— Ты сильно отстала от жизни, Эстелла, — она прилегла на кровати. — Я вырвалась на свободу. Прошлым вечером я поехала к нему, мы просто сидели, пили и курили, мне не дозволялось говорить, пока он крутил для меня эту музыку, которая звучит так, словно шкурят муравейник.

Она увидела на ночном столике стакан несвежей воды и осушила его залпом.

— Он все еще лежит на полу и рассуждает о своих дурацких планах. Все было бы нормально, если бы у него это получилось. Если бы он действительно нашел квартиру на левом берегу, где изображал бы из себя аргентинца, я бы не возражала. С ним было бы не так плохо, если бы ему удалось все то, о чем он говорит: организовать концерты, записи, играть в ансамбле и писать книжечки о значении джаза. Но ничего путного у него не получится. Он работает три дня в неделю на этот дурацкий журнал, который никто не читает, — и это все, на что он способен. Знаешь, он никогда не брал меня с собой на просмотры фильмов, говорил, что я буду отвлекать его, постоянно спрашивая, кто есть кто.

— Это он не зря… Ты ведь так и делаешь.

— Ну а как же иначе? В фильмах всегда слишком много персонажей. Ненавижу фильмы. Ну, кроме, конечно, хороших. Против них я ничего не имею. В любом случае он ни на что не годен. Но мне больше не придется об этом думать.

— Я знала, что это не продлится долго. Ну ладно, сколько раз ты выбиралась куда-нибудь, пока была с ним?

— Только один раз.

— Неправда. Я знаю по крайней мере двоих, с кем ты выходила, а мы уже сто лет не виделись.

— Ну, может, раз с половиной. Один из них — мой бывший, и он идет за половину, поскольку не произошло ничего такого, чего бы я не делала раньше. Ну, был еще один, но он тоже идет за половину, потому что он просто приятель, с которым мы как-то вечером напились. Так что на самом деле три, но по-моему — два. И это совсем неплохо за восемь месяцев. Почти как замужем.