Улей - Елена Тодорова

— По-моему, одно и то же.

Даша эмоционально взмахивает руками.

— Суть в том, что этот Адам — псих.

— Прям, как я, — усмехаясь, вставляет Ева.

— Не сравнивай. У него реальный сдвиг по фазе. Вика говорила, …

— Будто у меня не сдвиг…

— …он неуправляем. Настоящий подонок. Любитель жестоких психологических игр.

Взгляд Исаевой туманится, когда она выдает решительное:

— Я его обыграю. Я из него душу вытрясу.

— Если она у него есть…

— У всех есть, — уверенно заявляет Ева. — А в ней и слабые места. Я их все найду. Все просчитаю. Выверну Титова наизнанку.

Захарченко качает головой. Не осуждает. Уже привыкла к взбалмошному характеру подруги.

— Ты — страшный человек, Исаева. Иногда я даже боюсь тебя.

— Как раз тебе, дорогая, нечего бояться, — заверяет Ева. — Тебя я люблю. А я слишком дорожу теми людьми, которых могу любить.

Даша, скрывая волнение, закусывает губу и сжимает ладони.

— И я люблю тебя, Ева. Поэтому каждая твоя новая афера меня пугает. А эта — особенно.

Здоровой рукой Исаева накрывает стиснутую ладонь подруги. Ободряюще смотрит на нее. Светлая кожа, россыпь веснушек, добродушные и красивые зеленые глаза — спроси, она воскресит все это по памяти. С Дашей Захарченко связаны лучшие воспоминания ее детства и юности. Это подруга, которой Ева безоговорочно доверит любой свой секрет.

— Захара, я — сильная, помнишь? Непобедимая.

— Помню.

— Лучше расскажи, как вы без меня? Как группа? Любаша? — меняя тему разговора, спрашивает Ева.

Дашка медленно растягивает губы в улыбке. Откидывает волосы на спину и наклоняется через стол.

— Шороху ты навела, дай Боже! Никак не утихнет наш юридический. Вся группа ополчилась против Любаши. Даже в больницу к ней никто не пошел. Ведь, если бы она не пожаловалась, если бы не заявила, тебя бы не отчислили.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ева недовольно машет головой.

— Передай, пусть отменяют бойкот. Эта сука свое сполна получила.

Даша неохотно кивает.

— Я все-таки не понимаю, почему Ольга Владимировна, — Ева хмурится от одного лишь упоминания имени матери, — не замяла эту проблему? Почему позволила, чтобы тебя отчислили?

— Ну… — надломленно выдыхает Исаева, — во-первых, меня не отчисляли. Мне разрешили перевестись по семейным обстоятельствам в другой университет. Кстати, представляешь, из-за смены специальности у меня три академических задолженности! Но, что самое ужасное, на их ликвидацию у меня только десять дней! Разве это реально?

— Наша система образования — самая гуманная в мире!

— Это точно. Я думала, мать хотя бы этот «нюанс» уладит, — недовольно бурчит Ева.

— А что там «во-вторых»?

— Во-вторых, мать заявила, что больше не собирается меня прикрывать. Мол, мне уже восемнадцать, и я должна отвечать за свои действия. В новой академии я буду учиться на общих основаниях. Никаких привилегий и связей.

Глаза Даши расширяются от удивления.

— Зная Ольгу Владимировну, могу предположить, что она пытается тебя в очередной раз проучить.

— Поперек горла уже ее уроки! — взрывается Ева. — Никогда не спросит, «почему»? Никогда не спросит, что я переживаю? Всю жизнь, будто подчиненная у нее! Не справилась — наказание.

Даша сочувственно вздыхает.

— Ну, Ольга Владимировна, конечно, не мать года… Но все-таки, я уверена, беспокоится о тебе.

На губах Евы появляется вымученная улыбка.

— Слава Богу, о компании она беспокоится сильнее, и большую часть времени мне есть, чем дышать.

— Она купила тебе Lexus RX, — гримасничает Дашка, чтобы хоть как-то развеселить подругу.

Ева мягко смеется.

— Да. Но из-за перелома я вынуждена передвигаться на такси.

— Скажи спасибо, что не в инвалидном кресле, — хохочет Захарченко.

— Кому? Любаше? — полностью расслабляется Ева. — Что ж… — вздыхает девушка. А затем, поднимая сломанную руку, торжественно произносит: — Спасибо, сучка, что у тебя всего лишь красный пояс по каратэ, а не черный.

— У Любаши сломана челюсть, — напоминает ей Даша. — А это намного хуже, чем перелом руки.

— Определенно, — соглашается Исаева. Вздыхает, принимая серьезный вид: — Ты все равно группе передай, что это наши с ней терки. Они не при делах. Тем более, сейчас, когда я учусь в другой академии.

— Кстати… — нерешительно начинает Даша. — Леонид Борисович просил передать, что после случившегося не желает видеть тебя в секции.

Ева фыркает.

— Мне и без Леонида Борисовича дел хватает. Давно хотела бросить каратэ.

— Ну и ладно…

— Господи, когда же ты перестанешь нас позорить, Ева? — влетая в комнату дочери, раздраженно восклицает Ольга Владимировна. Приблизившись к письменному столу, за которым находится Ева, швыряет перед ней газету. — Я просила тебя оставаться дома, пока не сойдет синяк!

Даже не шелохнувшись под гневным взглядом матери, Ева невозмутимо изучает статью.

«Очередное ЧП с дочерью морского полубога Павла Исаева».

Ракурс на фотографии выбран весьма похвально: хорошо заметен и фиолетовый синяк под глазом, и рука в гипсе.

Ева широко улыбается, бессердечно насмехаясь над матерью. Девушку искренне забавляет манерность Ольги Владимировны, ее зависимость от общественного мнения, одержимость своим социальным статусом.

— Да. Плохо получилось, — безразлично комментирует она.

Затем медленно отодвигает газету на угол стола и, возвращаясь к своему увлечению, задумчиво перебирает рассыпанные мелкокалиберные пазлы. Давно миновали те времена, когда у Евы дрожали губы при появлении матери.

С возрастом она выработала идеальную тактику поведения. Никогда не спорить с матерью. Никогда ничего не доказывать. Никогда не пытаться объяснить. Ибо все перечисленное с Ольгой Владимировной бесполезно.