Слушай, смотри, люби - Барбара Картленд

Темпера снова засмеялась.

— Придется поискать горничную, которая не любит чай.

— Все они его любят, — возразила леди Ротли. — Это просто какой-то наркотик у прислуги. Но, когда я рассказала об этом твоему отцу, он ответил, что чай все же предпочтительнее джина. Ну как это понимать?!

— Я полагаю, папа имел в виду количество джина, которое поглощала прислуга в восемнадцатом веке, — объяснила Темпера — Но, конечно, и сейчас прислуга пьет много пива в тех домах, где держат большой штат.

— По мне, пусть хоть шампанское пьют, лишь бы было кому меня обслуживать. Но я даже думать боюсь об этой камеристке.

Темпера ничего не ответила.

Она сняла скромную шляпу, в которой ездила в Национальную галерею, и пригладила свои темно-каштановые волосы.

Темпера была стройна и грациозна, но совсем не походила на светских красавиц, с которыми общалась ее мачеха.

Словно для того чтобы подчеркнуть это несходство, она не позволяла волосам лежать свободными волнами, но зачесывала их со лба назад и укладывала в пучок на затылке.

Только когда она чем-то увлеченно занималась, из гладкой прически выбивались локончики, обрамляя ее лицо и смягчая строгость, напоминающую мадонн на полотнах старых итальянских мастеров.

Почти не замечая своего отражения в зеркале, она откинула завитки, поглощенная мыслями о мачехе и камеристке, которая бы ей подошла.

Лишь сама Темпера знала, в каком плачевном состоянии было белье мачехи и ее чулки, которые она штопала без конца, вместо того чтобы выбросить.

Те же мысли, вероятно, бродили и в голове леди Ротли, потому что она со вздохом сказала:

— Ах, Темпера, если бы только ты поехала со мной!

— Я сама бы очень хотела, — отвечала Темпера с грустью. — Да я отдала бы все на свете, чтобы увидеть юг Франции. Папа часто мне рассказывал об этих местах, и как он однажды гостил у лорда Солсбери в Болье и побывал на вилле «Виктория», что принадлежит мисс Элис Ротшильд. Он говорил, что вилла полна, ну, просто полным-полна шедевров. Ты должна туда съездить, матушка.

— Шедевры меня не интересуют, — возразили леди Ротли. — Меня интересует только герцог, и я надеюсь, что я найду, что ему сказать.

— Он очень интересуется живописью, — заметила Темпера. — У него в Шевингем-Хаус великолепная коллекция, как ты, должно быть, сама видела, и там есть старые мастера, лучше которых нет ни у кого в Англии.

— Если герцог заговорит со мной о картинах, что мне ему отвечать? — сердито спросила леди Ротли. — Ты же знаешь, я никогда не могла запомнить имена всех этих художников. Мне что Рубенс, что Рафаэль — без разницы. Да и выглядят они все, по-моему, одинаково.

— Тогда лучше ничего не говори, — посоветовала Темпера. — Когда папа читал лекции студентам, он говорил им, что им следует «смотреть и слушать». Вот и тебе, матушка, нужно смотреть и слушать. — Она улыбнулась, и голос ее помягчел. — Ты будешь так прекрасна, что тебе и говорить ничего не придется.

— Но иногда молчать просто нельзя, — возразила леди Ротли. — Я знаю, тебе нравится стиль Петронеллы, Пепиани или Покатепепля, или еще кого-то непроизносимого в этом роде, но ведь тебя там не будет, чтобы сказать мне, кто это такой на самом деле. — Она немного помолчала, и вдруг взгляд ее оживился. — Темпера, а почему бы тебе и в самом деле не поехать со мной?

— Что ты… хочешь сказать?

— Я хочу сказать, никто не узнает — ну, кто может узнать? Тебя никто не видел. Ты нигде не бывала, а мне намного лучше, если ты будешь рядом и поможешь мне в случае чего.

Темпера остолбенела. Потом проговорила:

— Ты предлагаешь мне ехать с тобой, матушка, в качестве твоей камеристки?

— А почему бы и нет? Уверена, камеристкам неплохо живется. Я знаю, иначе Арнольд ни за что бы не пошла в камеристки!

Темпера молчала, и леди Ротли после паузы продолжала:

— Ради бога, Темпера, ты должна понять, что это единственный выход! Ты будешь присматривать за моими туалетами, сможешь подсказать мне, какие из картин лучше, хотя я представить себе не могу, зачем вообще завешивать все стены!

— А если герцог узнает, чья я дочь? — медленно проговорила Темпера. — Не покажется ли это ему… странным?

— Как он узнает? Ты же не под своим именем поедешь. И я не думаю, что ему известно, что у твоего отца была дочь. При мне он никогда тебя не поминал.

Темпера встала и подошла к окну.

Посмотрела на серое небо и грязный двор. Был холодный ветреный мартовский день, то и дело принимался идти дождь со снегом, и Темпера все никак не могла согреться после поездки в омнибусе от Трафальгарской площади.

Только пройдя быстрым шагом по Керзон-стрит, она чуть-чуть отогрелась, но ее маленький носик, казалось, совсем окоченел, а пальцы были все еще ледяные.

Внезапно она вообразила себе синеющее море, цветы, белоснежные виллы — все, что описывал ей отец, и волны, волны, плещущие о скалы.

Она обернулась.

— Я еду с тобой, матушка! Это будет чудесное приключение, только мы должны быть очень осторожны… очень осторожны… чтобы наш секрет не выплыл наружу!

* * *

Подъезжая в кэбе к вокзалу Виктория, Темпера пересела со своего места рядом с мачехой на узенькое сиденье спиной к лошади.

Глянув на леди Ротли, она подумала, что удачно поработала над старым дорожным туалетом мачехи, который теперь и узнать было нельзя.

Темно-синяя юбка была отделана шелком того же оттенка, и таким же материалом был отделан жакет, поверх которого лежала пелерина на меху.

Мех был старый и изначально украшал зимнее пальто сэра Фрэнсиса. Но искусные пальцы Темперы пришили его к старой плисовой накидке мачехи, а из наименее изношенных кусочков она скроила воротник, обрамлявший прелестное личико леди Ротли.

Сама же Темпера облачилась в самое подходящее, по ее мнению, платье для респектабельной горничной.

На ней была черная шляпа с завязанными под подбородком лентами. Траур, который она так и не сняла после смерти отца, сослужил ей теперь хорошую службу.

Черное платье было строгим, без всяких украшений, а накидка имела почти похоронный вид.

Темпера не замечала, что на этом фоне ее кожа сияла ослепительной белизной, и в волосах высвечивались рыжеватые блики. Последние три дня она была слишком занята, чтобы обращать на себя хоть малейшее внимание.

Она почти не спала, бегая по магазинам, занимаясь шитьем, глажкой и укладкой вещей мачехи. Только раз или два она выразила ей неудовольствие, когда доставили счета за купленные леди Ротли платья, стоимость которых превзошла предназначенные на расходы пятьдесят фунтов.

— Нам нужны еще наличные, — сказала леди Ротли вечером накануне отъезда.