Поэт и Русалка - Александр Бушков

Вошедший тщательно прикрыл дверь и, повинуясь приглашающему жесту, опустился на кресло. Курносый молодой человек, опустив без малейшего смущения воздетые руки, воскликнул:

— Ну, наконец-то! Я уж беспокоиться начал, не случилось ли чего.

— Обычные дорожные затруднения, — сказал вошедший последним. — Неполадки с коляской, пьянство почтальона, которого приходилось всем вместе извлекать из каждой корчмы…

— Не перейти ли нам к делу, господа? — предложил тот, кого владелец отеля именовал его светлостью. — Вы позволите мне взять инициативу? Как по праву старшего годами, так и по праву хозяина? Прекрасно… Итак, разрешите представиться: граф Эдвард фон Тарловски, заместитель начальника «серого кабинета» — департамента тайной полиции, коего, как легко догадаться, формально и не существует вовсе, словно и не бывало никогда…

— Ничего необычного, — сказал молодой человек с бакенбардами, вновь мгновенно став из угрюмого веселым. — У нас имеет честь быть в точности то же самое… Александр Пушкин, из Особой экспедиции Третьего отделения собственной Его Величества канцелярии. Нас, господа, если судить формально, тоже словно бы не существует…

— Призраки, одним словом, а? — весело сказал курносый. — Ля ревенантс, как выражаются французы. Что до меня, господа, то у нас в Пруссии и в самом деле ничего такого не существует — что формально, что фактически. У нас, знаете ли, свои порядки. Даже тайной полиции нет. У нас, надобно вам знать, испокон веков считается, что с любым деликатным поручением справятся гвардейские офицеры… Вот мне, соответственно, и поручено представлять Прусское королевство в «Трех черных орлах». Можете не беспокоиться, некоторый опыт имеется: оборотня взять хотя бы, я как раз про него рассказывал господину графу… Короче говоря, я в этих играх не посторонний. Видывали виды, а как же… Вот взять хотя бы ту историю в…

— Когда-нибудь мы ее обязательно послушаем, — мягко сказал граф фон Тарловски. — Но сейчас, увы, нет времени. Значит, вы — офицер гвардии…

— А как же! — молодой человек с неожиданной сноровкой звонко пристукнул каблуками. — Лейтенант гусарского полка фон Циттена. Барон Алоизиус фон Шталенгессе унд цу Штральбах фон Кольбиц. Скажу вам по совести, господа: Шталенгессе пришел в совершеннейшее запустение и был заброшен еще в середине пятнадцатого века, поскольку, так уж сложилось, представлял собою не более чем небольшой замок на вершине горы в крайне труднодоступном месте. Там неподалеку, знаете ли, пролегала большая дорога, вот мои пращуры поблизости замок Шталенгессе и построили по причинам удобства для… некоторых насущных надобностей, связанных как раз с сей дорогой. Вот, а потом ярмарку перенесли, дорога пришла в запустение, и пришлось перебираться в другое место. Штральбах, опять-таки размерами не блиставший, пострадал от землетрясения шестьсот тридцать четвертого года, когда обломки рухнувшей скалы покрыли его совершенно — хорошо еще, что тогдашний его владелец пребывал на значительном отдалении и остался жив, за что он потом искренне благодарил тюремное начальство… я хотел сказать, промысел Божий. Кольбиц, к моей искренней радости, решительно переломил эту печальную фамильную традицию и находится сейчас в относительно процветающем состоянии, хотя, скажу честно, похвастать протяженностью он не может, и потому, в частности, мне никак не удается попрактиковаться там в стрельбе из пистолета — в какую сторону ни целься, пуля все равно залетает к ближайшим соседям, и эти тупые бюргеры начинают таскаться по властям… Но, обращаю ваше внимание, с точки зрения Геральдической коллегии, все три поместья по-прежнему считаются владетельными, дающими право именоваться по их названию… Ох, простите, я, кажется, заговорился! Знаю за собой этот грешок, но ничего не могу поделать, встретившись с приятными собеседниками, особенно если они принадлежат к тому же славному сообществу охотников за нечистой силой…

— Мы у себя в Вене не употребляем столь пышные названия, — сказал граф с величайшим терпением. — Но суть, думается мне, именно такова.

— Да, пожалуй, — сказал Пушкин.

Граф повернулся к нему:

— Справедливо будет предоставить слово вам, мне думается… Ведь это Петербург был инициатором встречи. У вас случилось… нечто, требующее соединенных усилий?

— Да, именно, — сказал Пушкин, больше уже не улыбавшийся. — Рассказ выйдет долгим, но тут уж ничего не поделаешь… Жил-был до недавнего времени в Петербурге один человек по имени Степан Николаевич Ключарев — происхождения самого благородного, хотя и не титулован, принят в лучших домах, обладатель немалого состояния, благодаря чему не вступал ни в военную, ни в статскую службу. Репутация незапятнанная, не картежник, не мот… Правда, имел в свое время некоторое прикосновение к печальным событиям четырнадцатого декабря, но, во-первых, доказать ничего не удалось, а во-вторых, очень уж многих можно назвать прикосновенными… — На его лицо набежала тень, но продолжалось это один миг. — Безупречный человек, одним словом, душа общества, завидный жених… Но случилось так, что два месяца назад насильственной смертью скончался его дядюшка, единственным наследником коего был господин Ключарев. Дело для городской полиции казалось ясным: камердинер покойного, то ли из алчности, то ли из иных причин ночью нанес смертельную рану своему барину чем-то вроде тонкого стилета. В свое оправдание изобличенный злодей рассказал вовсе уж невероятную историю, якобы на его глазах ночью удар в сердце барину нанесла бронзовая статуэтка, изображавшая античного воина с мечом в руке, стоявшая у изголовья дивана. Тонкой работы статуэтка, высотой примерно в аршин…

— Простите? — поднял бровь граф.

Пушкин для наглядности поднял над полом руку с растопыренной ладонью, наглядно демонстрируя расстояние, равное аршину, потом продолжал:

— Как легко догадаться, господа, презренному злодею никто не поверил, посчитав его слова то ли неуклюжей попыткой направить розыск по ложному пути, то ли помутнением рассудка после убийства. Однако так уж повернулось, что в непосредственной близости к этому делу пребывал смышленый и толковый агент Особой экспедиции, тут же сопоставивший этот случай с событиями трехлетней давности. Князь прислушался к его аргументам и приказал провести негласное расследование, уже по нашей линии. Выяснились преинтересные вещи. Начнем с того, что статуэтка изменилась.

— Это в каком смысле? — спросил барон, завороженно слушавший.

— За две недели до гибели бедняга заказал художнику картину с изображением гостиной. Диван, на котором все и произошло, статуэтка — все было выписано предельно тщательно, с несомненной похожестью на оригинал. Но в том-то и дело, что позы, в которых пребывал античный воин на полотне и в реальности, несколько отличались — достаточно, чтобы усмотреть различие. Привлеченный нами доктор, человек старательный и надежный, заверил, что «стилет», которым якобы была нанесена смертельная рана — и который, кстати, так и не был отыскан — вполне мог оказаться тем бронзовым мечом, что как раз и держал в руке античный воин.

— А что с этим воином? — жадно спросил барон, подавшись вперед. — Он там у вас ничего такого не выкидывал?