Жуткие снимки - Ольга Апреликова

– Она – нормальная? В смысле – просто очень верующая или…

– Или псих? Я не знаю. Святоша, в общем. «Доченька, я за тебя помолюсь, и ты молись, – заныла она материным голосом, – а денег у папы не проси, не надо нам неправедных денег, а лучше приезжай-приезжай, зачем тебе эта бесовская блажь, рисование твое проклятое, а мы тебя примем, душеньку твою спасем, себя познать поможем, а мне помощница очень нужна, приезжай». Как-то так, в общем.

– Поедешь? – почти всерьез спросил Швед.

– Нет. – Мурка знала, что к настоящей маме, той, какой она была давным-давно, пусть грубоватой, воняющей аптекой, вечно отмахивающейся, но веселой, она побежала бы пешком в этот Подпорожский район, черт его знает, где он вообще! А вот к этой чужой, странной, серой женщине в платке, в затхлой длинной одежде, вечно рассыпающей какие-то таблетки, все слова которой – прокисшая ложь… Она повторила: – Нет. Пусть уж как-нибудь без меня спасается. Еще помешаю ей живьем на небо влезть.

Пиликнул телефон: отец перевел деньги. На десять штук больше, чем она просила. Да, для отца главное – деньги и вторая семья, для матери – ее ритуалы. Каждому свое.

– Откупается, – кивнула на телефон Янка. – Слушай, не злись на них. Они ж чувствуют, что тебе не нужны. Ты сильная. Справишься. Сколько уже своим умом живешь?

Мурка пожала плечами и допила кофе. Отец еще хоть как-то обращал на нее внимание, а рассчитывать на мать Мурке с раннего детства даже в голову не приходило. Швед хмыкнул:

– Ну, короче, думай сама. Пахать, конечно, придется и моделью, и ассистенткой на съемках, вон, зонтики расставлять обучим, но зато – нормальное место для жизни… Я б остался. Лето тут поживи, а там, если передумаешь с нами, – как поступишь, общагу попросишь или снимешь какую комнатку… Но независимость дорогого стоит. – Он глянул на фот в руках и вздохнул: – Янчик, найди дитю пару белых платьев… Ах да. Тебя как звать-то вообще?

– Мурка, – созналась она.

– Эм… Звучит мрачно и гордо. Что, прям так и звать?

Сейчас объяснить? Нет, немыслимо. Этим золотым – и ту историю? Нет, ни за что.

– Это привилегия, ясно? – улыбнулась Янка Шведу, потом так же лучезарно улыбнулась Мурке: – Не всем дозволено так тебя звать, правда?

– Секрет есть, да, – кивнула Мурка. – Но снаружи имеется объяснение попроще: у меня фамилия кошачья. Катцепрахт. Марта Катцепрахт.

– «Кошка какая-то»? Немцы, что ли?

– Да если и были немцы… То пра-пра-пра какие-то. Бабка… Фольксдойче, так это называется. Но я не слышала, чтоб она по-немецки говорила. Хотя в Советском Союзе среди немцев это в общем принято было скрывать.

Швед мрачно кивнул.

Янка скорей потыкала в телефон и засмеялась:

– «Прахт» – слава, блеск, роскошь, великолепие! Швед, мы что, поймали волшебную кошку?! Тут еще написано, что «Прахт» – это имя-талисман!

– Кошачья удача? – уточнила Мурка.

– «Кошачья удача»! – Глаза Шведа сверкнули, он ожил, от мрачности – не следа, а в жилах – будто сияющий золотой мед. Он светится, что ли? – Это не так и мало. Мне б не помешало немножко кошачьей удачи!

В соседней комнате было полно коробок с загадочными шифрами, несколько стоек, тесно забитых одеждой в чехлах, громадный туристический рюкзак, прозрачные огромные коробки со смотанными цветными веревками и карабинами, большой черный диван и – стена-зеркало. Вот просто целиком по всему периметру, без всяких стыков – громадное зеркало. В нем отражался закат над городом, коробки и одежда, крупная стройная Янка с сияющими волосами – и дикая, взъерошенная, в растянутом свитере худышка с бешеными стальными глазами, ростом ниже Янки на голову. Дитё, – правильно Швед говорит. Мурка. Приблудный котенок. Ну и что!!! Да они вообще первые в жизни, кто смотрит на нее по-настоящему! С интересом! Потому что видят в ней что-то нужное для работы! И даже если этого нужного окажется немного – ну и что! Зато она познакомилась с настоящими крутыми молодыми художниками! С золотой парой страшно красивых людей!!! И они привезли ее прямо к себе домой и даже – она посмотрела на великанский черный диван – жить тут приглашают! Пустили ее в свою волшебную, взрослую жизнь! И если надо, чтоб не выгнали из этих новеньких, насквозь проветренных невским простором комнат обратно к бабке, стать им не только моделью для съемок, но и домашней ласковой кошкой, бегать за молоком, мурлыкать и мыть кофейные чашки – она станет!

– Швед, – позвала Янка и, когда тот возник золотистой чеканкой в темном проеме, сказала, постукав носочком белой балетки в ящики с тросами: – Слушай! Тут из-за твоего альпинистского снаряжения места маловато. Ты ж в ближайшее время никуда не едешь? Так давай снесем в подвал в кладовку?

– Да я забыл… Ах да, мне ж еще паракорда прикупить надо, в августе-то мы… Ладно, ты права, до августа еще вечность, – он подхватил тяжело брякнувший рюкзак и коробку с цветными веревками. – Пойду снесу. А вы, девки, давайте, время не теряйте!

– Он еще и альпинист, – уважительно сказала Мурка. – Потому и бородатый? Ну, романтика походов, все такое?

– Борода ему идет, и он, модник, это знает, – улыбнулась Янка. – А что до альпинизма – так он просто любит залезть куда повыше; желательно в южных или ненаших краях. Там внизу полная кладовка всякого такого барахла специального. А что тут валялось – так ему после приезда убрать просто некогда было. Он всего-то на прошлой неделе вокруг Монблана гулял. Ну и восхождения были… Фотки присылал: красота и синий ужас. Небо – кобальт, снег – серебро. Но очень холодно, говорит, было… Вот в августе и захотел куда-нибудь на юг.

– А ты с ним? Ну, в августе?

– Я высоты боюсь. Но люблю эти альплагеря европейские, эти хижинки в горах… Уютно. Посмотрим… Вот, – Янка выбрала несколько чехлов с одеждой, положила на диван. – Эти вроде самые маленькие, но не знаю, примеряй. Потом выходи к нам, гримироваться будем…

1

В субботу с утра вместо геометрии и прочей физры она проспала до одиннадцати, а потом вместе с сонной, ласковой, как омлетик, Янкой они на громадной кухне – нержавейка, белизна и сверкание, – попивая зеленый рисовый чай с клубничными чипсами, готовили немыслимую зеленую запеканку из брокколи, спаржи, тертой морковки, яиц и огромного количества дорогущего пармезана. Все это, как и целую кучу других нарядных продуктов, в одиннадцать, всех разбудив, приперли в коробках курьеры доставки, и сонный лохматый Швед расплатился с ними картой, а на чай дал синюю бумажку. Блин, откуда у него столько денег? Неужели фотками, пусть даже такими, можно так круто зарабатывать? Молоко тоже привезли, кстати, – зачем за ним ходить-то?

Янка без косметики казалась еще нежнее и милее. Лицо богини из Летнего – Аллегории Красоты? Да нет, Беллоны, что ли… Как она голову наклоняет: вроде бы мило, но на самом деле – безжалостно. Мурка еще присмотрелась: ну да, точно. Вся эта Янкина прелесть – оружие пятисотого левела. Холодок защекотал меж ушибленных лопаток: что там у Янки внутри, под этой нежнейшей броней? Мурка пошла в комнату с черным диваном, порылась в своей тяжелой папке, нашла рисунки из Летнего – ага, она, Беллона. Похожа. Очень. А Швед на какого бога похож? Или на кого? Непонятно. У него и у Янки – слишком чистые лица. Идеальные. И это странно: в лицах всех людей, на которых Мурка останавливала взгляд, всегда проступало что-то животное. Кто на крысу похож, кто на цыпу. Эволюция, ничего не попишешь. Миллионы лет звериного прошлого. Она вспомнила картинку из учебника со зверьком – первопредком всех млекопитающих. Такая мелкая живучая фигня вроде крысы с пушистым хвостом. От него-то, от пургаториуса, все олени и тюлени, кролики и алкоголики. Вот этот-то пургаториус временами так проступал в лицах одноклассников, учителей, пассажиров в маршрутке, что приходилось закрывать глаза и думать о статуях в Летнем саду. В лицах же статуй ни крысиного, ни свинячьего нет, потому что они – как это? – одухотворены мастером? В смысле – каждый скульптор прячет звериную тоску безволосых обезьяньих морд под маской красоты, гармонии и благолепия. Каждый скульптор, каждый художник – врет. Человек – животное, которое не желает себя таковым признавать, а искусство помогает ему верить в свое богоподобие. Мурка кивнула себе: да, такая игра. Может быть, единственная, в которую имеет смысл играть.