Тайна Северного креста - Итела Карус

Витовт приветливо приобнял за плечи старого Алджимантаса, верного соратника по битвам и ныне наместника, оберегающего его любимый замок, что он сам в камне поставил, и землю Городненскую.

– Счастлив видеть тебя, князь, живым и бодрым, – взволнованно произнес наместник.

Витовт, улыбаясь, похлопал его по плечу, и вдруг взгляд его упал на стоящего за спиной Алджимантаса крепкого молодого мужчину. Ремунас! Живой, слава Всевышнему!

– Кого я вижу! Ремунас! Вернулся! – воскликнул он, не сдержавшись.

– Вернулся, князь. Да только четверых с собой привел, что от отряда моего остались.

Лицо Витовта омрачилось на мгновенье, но он сумел взять себя в руки.

– Добро, что хоть вы вернулись. Работы-то у нас невпроворот.

А когда уже за столом сидели, увидел князь рядом с Ремунасом молодую пригожую женщину, светловолосую и голубоглазую, как его Анна, а на руках у нее мальчонка лет четырех, не больше.

– А это кто ж такие, Ремунас? – не удержался он.

– Это жена моя, князь, Любавой зовут, – широко улыбнулся воевода, – и сынок мой приемный, Иванкас, раньше Ваняткой он был. Из Овручского замка они. Князь их, Иван Борисович, из похода не вернулся, княжича Бориса татары порубили, а замок сожгли. Чудом спаслись они, через подземный ход ушли.

Эти слова снова полоснули по сердцу болью – вот ведь во что людям поражение его обернулось. Но князь сдержался.

– Ну что ж, славно, что они здесь. Будем верить, что хоть в нашей земле найдут они покой и защиту. Да, малец? – Он улыбнулся мальчонке.

– Я княжич, – неожиданно для всех отозвался тот и спрятал личико на груди у матери.

Витовт от души рассмеялся. И тут поднялся Арнас.

– Я хотел просить тебя, князь, – воин был бледен, но говорил решительно. – Дозволь мне стать кормильцем этого мальца. Прикипел я к нему душой. Наместник и воевода возражений не имеют.

– Ну что ж. Растить воинов дело доброе. Значит, быть по сему, – согласился князь.

Теперь облегченно вздохнули все. А Иванкас, бывший Ванятка, оторвался от материнской груди и бросил взгляд сперва на своего большого друга, а потом на князя. И вдруг широко заулыбался. «Ишь ты! Разумный какой, все понимает, – подумалось Витовту. – Хоть эту жизнь спасли, и то добро».

– Рад за тебя, Ремунас, – улыбнулся он своему воеводе. – Теперь у тебя и жена, и сынок есть, будущий воин. Скоро ли еще нас порадуешь пополнением в своем семействе? Нам много надо воинов для княжества.

Тут уж смутилась Любава.

– Я постараюсь, князь, – обнадежил его воевода. А потом обернулся к жене, обнял ее и тихонько шепнул: – Все хорошо, мое сердце, все хорошо.

И Любава улыбнулась, положив голову на плечо мужу. Она уже начала привыкать к ласковым словам на чужом языке, которые нашептывал ей ставший любимым мужчина, лаская ее и даря ей радость.

Краков, столица Королевства Польского, осень 1399 года

Королева Ядвига, так любимая польским народом, только недавно скончалась, а к месту ее погребения уже стекались толпы людей, прося для себя защиты и помощи. Как к святому месту шли люди к ее гробнице, веря в то, что королева-заступница не оставит их в отчаянии и бедах.

В этот вечер перед местом упокоения королевы долго стояла на коленях девушка, горячо молясь и поднимая время от времени к слабо освещаемому огнями свечей потолку костела залитые слезами глаза. Если бы кто мог услышать слова молитвы, обращенной к почившей королеве, то немало удивился бы, ибо просила она о спасении жизни чужеземного рыцаря.

– Снизойди ко мне, святая королева, – молила девушка, стоящая на коленях, – не дай погибнуть тому, кого выбрало мое сердце. Пусть он и иноземный рыцарь, но он добр и чист душой, я чувствую это. Он хороший человек, и он дорог мне. Никто другой никогда в этой жизни не будет мне нужен, кроме него. Ты же знаешь, что это такое – потерять любимого. Пожалей же меня, пресветлая Ядвига, не ввергай в пучину отчаяния. Как смогу я жить на белом свете, если тот, кого люблю, сложит голову на поединке?

Молившаяся так истово и горячо девушка была дочерью мазовецкого шляхтича Збышека из Ягелонца, уже несколько лет пребывавшего при дворе Краковского короля Владислава Ягелло. А рыцарем, за которого она так слезно просила, был бургундский вельможа Раймонд де Клер, прибывший около полугода назад ко двору могучего короля в поисках новых приключений. Его путь, начавшийся во владениях ордена крестоносцев в Пруссии, привел его в Польшу, где, как он слышал, много сильных и умелых рыцарей, а охота такая, какой ни в одной стране Европы не найдешь.

Рыцарь де Клер довольно легко прижился при польском дворе и быстро стал понимать чужую для него речь. Говорить не пытался никогда, и его окружению и в голову не приходило, что он может разуметь их речи без толмача. Поэтому и не таились. А бургундец часто дивился про себя их наивности. Как могучие туры в их дремучих лесах, они полагались на свою недюжинную силу, не пытаясь даже плести сети интриг.

И случилось так, что после хмельного застолья в нечаянном разговоре было упомянуто имя сына герцога Бургундии Филиппа Смелого – графа Жана Невера. Совсем недавно наследник герцогской короны встал во главе французских крестоносцев, отправившихся на помощь венгерскому королю Сигизмунду в борьбе с турками. Крестоносцы сражались отчаянно, а граф Невер проявил такую отвагу, что получил прозвище Бесстрашный. Однако ему не повезло, и он попал в плен к туркам. И тут в разговоре какой-то молодой рыцарь, подогретый выпитым за столом, вдруг сказал, что эта смелость вышла боком Бургундскому герцогу, коль пришлось заплатить за свободу сына немерено дукатов – аж двести тысяч. Слишком дорого, мол, обошлась смелость. Этого рыцарь де Клер снести не мог, поскольку расценил как оскорбление Бургундскому двору. Он незамедлительно шагнул вперед и бросил к ногам говорившего перчатку. Тот удивленно посмотрел на возмущенного гостя королевского двора и быстро протрезвел, когда понял, что предстоит сразиться с чужеземным рыцарем. Перчатку он поднял, рыцарская честь не позволяла поступить иначе, но в душе осознал, какого свалял дурака. И зачем было обижать бургундцев, тем более что на трезвую голову он и сам понимал, что граф Невер был и правда смелым и решительным человеком, заслужившим прозвище Бесстрашный. Но вызов был брошен и принят, разрешение на бой получено, и время для него назначено.

Противником бургундского рыцаря в предстоящем поединке оказался молодой польский шляхтич небогатого, хоть и старинного рода, успевший завоевать рыцарский пояс и золотые шпоры. Звался он Янек из Збыховца и был парень крепкий, рослый и опытный в сражениях и в охоте на дикого зверя.

Утром другого дня, когда на трибунах вокруг ристалища собралось множество людей, было объявлено, что биться будут пешими и на мечах.

– И на смерть, не на плен, – добавил вдруг громко бургундский рыцарь на чистом польском языке (и когда только научился?). – Затронута честь Бургундского двора и моего герцога.