Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова

После слова «начали» 9 «Б» автоматически уставился на дверь в ожидании хорошего человека. И тот не заставил себя долго ждать. В класс вошла словно обсыпанная мукой Василиса и, ни на кого не глядя, молча прошествовала к своей парте.

– Явление хорошего человека народному собранию, – съязвил Тюрин и вытер вспотевшие ладони о школьные брюки.

– Чё? – прошептала ему Наумова.

– Ничё, – огрызнулся Тюрин, измученный необходимостью «служить» на два фронта.

– Я думала, надо записывать, – с облегчением выдохнула Наумова и положила руки на парту, как первоклассница.

– Не думай, Ленка, тебе не идет, – съязвил Тюрин и тут же раскаялся: спортивную Наумову было жалко. – Не обижайся, – с трудом выдавил он и для солидности кашлянул в кулак.

– Да я не обижаюсь, Илюх, – себе под нос пробормотала Наумова и залилась краской: Тюрина Ленка любила, потому что тот разительно отличался от пролетарского окружения, выросшего вместе с ней на улице Мира, известной всему городу как оплот подросткового бандитизма. Район, где жила его отстающая в умственном развитии соседка по парте, Тюрин иронично называл «кварталом греко-римской братвы». Но Ленка иронии не понимала. И тюринским названием малой родины простодушно гордилась, искренне недоумевая, почему юркая Хазова так весело ржет, когда Илья рассказывает о посещении улицы Мира в сопровождении Ленкиных братьев-близнецов. Их внешний облик навевал ужас на пай-девочек из номенклатурных домов, у входов которых красовались прозрачные будки с жизнерадостными милиционерами, больше смахивающими на консьержей. Тюрин, кстати, жил в одном из них.

– Наумова! Лена! – сделала замечание Ежиха, и взгляд ее маленьких глазок вонзился в выдающийся вперед подбородок спортсменки. – Не мешай соседу думать!

– Я не мешаю, – каким-то не девичьим баском отрапортовала Наумова и старательно вывела на черновике две загогулины.

– И ты, Тюрин! – Лариса Михайловна, похоже, решила разом перекрыть кислород всему классу.

– А я-то кому мешаю? – удивился сосед Наумовой.

Ежиха хотела было сказать: «Мне!» – но вновь вспомнила о педагогической династии Тюриных и удержалась, вместо этого выдав вздох усталого человека.

– Никому ты, Тюрин, кроме себя самого, не мешаешь, – проникновенно сообщила Лариса Михайловна и нежно погладила куцый норковый хвостик, кокетливо болтающийся на ее груди рядом со значком «Отличник образования». – Если только вот Ладовой… Самовольно ушла… Когда захотела, пришла…

– А Ладова-то тут при чем?! – не выдержала Юлька и с вызовом посмотрела на раздувшуюся от важности Ежиху. – Мне, Лариса Михайловна, кажется, что вы к ней придираетесь!

– Придираетесь, – подтвердил сидевший рядом Вихарев и радостно заерзал на стуле. – Точно!

– И не только к Ладовой, – подал голос Тюрин, чем окончательно сбил насторожившийся класс с толку.

– Очень интересно, – скривилась Ежиха, но уже через секунду взяла себя в руки: – Мы живем в тяжелое время. Страна трещит по швам. Рушатся многовековые нравственные ценности: «Не убий», «Не укради»…

– Не прелюбодействуй, – автоматически подхватил эрудит Тюрин и на всякий случай уткнулся в учебник по литературе.

– Чего?! – напугалась незнакомого слова Наумова и беспомощно уставилась на побагровевшую Ларису Михайловну, оторопевшую от тюринской дерзости.

– Илья! – взвизгнула Ежиха, и голос ее слился с треском люминесцентных ламп дневного освещения. – Что ты себе позволяешь?!

– Это не он. – Хазовой по-прежнему не было покоя. – Это евангелисты: Марк, Лука, Иоанн, Матфей.

– Что? – растерялась Лариса Михайловна и почувствовала себя так неуютно, что готова была выбежать из класса прочь, лишь бы не видеть этих осатанелых подростков, так и норовивших побольнее уколоть ее, пожилого, как она любила говаривать, человека. – Я… – Ежиха взяла паузу, поправила элегантную дохлятину на своей груди и скорбно произнесла: – Пожилой человек. И я требую уважения к своему возрасту и к делу, которое я делаю. Я… – В классе повисла гробовая тишина. – Учитель. Пе-да-гог.

– С большой буквы, – подсказала Кочевая, и круглые глазки ее увлажнились.

– С большой буквы, – бездумно повторила за подлизой Лариса Михайловна, не чувствуя неловкости. – И я хочу… спокойно доработать до пенсии и уйти на заслуженный отдых с чистой совестью и с чувством выполненного долга. Как завещал… – Она хотела сказать: «Великий Ленин», но вовремя опомнилась и взмахнула рукой, указывая на один из тематических стендов, украшавших кабинет литературы. – «Сейте разумное, доброе, вечное…» – процитировала Ежиха и опустила голову.

– Плачет, – огорченно прошептала Тюрину Наумова и даже приподнялась с места, чтобы рассмотреть святые учительские слезы.

Впрочем, Лариса Михайловна сдаваться не собиралась. Она задорно вздернула подбородок, обвела притихший класс взглядом и торжествующе произнесла:

– «И вечный бой. Покой нам только снится». Ну… и так далее. Работаем!

По рядам пронесся вздох облегчения, школьники завозились, а энергичная правозащитница Юлька Хазова радостно ткнула Вихарева в бок: «Не успеваем! – заговорщицки прошептала отличница и схватила своего подопечного за запястье. – Сколько?»

Счастливый от «ранения в бок» Вихарев протянул ей руку: до звонка оставалось ровно пятнадцать минут.

– Пятнадцать минут, – расплылся в улыбке Юлькин подшефный.

– И чё ты радуешься? – возмутилась Хазова и в сердцах шлепнула соседа по колену, отчего тот впал в невменяемое состояние, лукаво называемое мастерами слова «подлинным блаженством». – Вихарев! Серый! – потребовала вернуться в реальность Хазова, и тот тут же повиновался и замер рядом в предвкушении нечаянного прикосновения. – Вихарев, дурак! – прошипела Юлька и постучала указательным пальцем по тетради, на титульном листе которой красовалась немногословная надпись: «Лит-ра. Вихарев С. 9 «Б». – Пиши, давай!

Пока судились-рядились, Лариса Михайловна пошла по рядам с инспекцией. Добрая половина класса худо или бедно чего-то набрасывала в черновиках. И только многостаночник Тюрин работал сразу в двух местах: у себя в чистовике и в черновике Наумовой.

– Хоть ты меня не подводи, – нагнулась к ней Ежиха и покровительственно погладила твердую спину легкоатлетки.

Боявшаяся разоблачения Наумова прикрыла исписанный Тюриным лист рукой и подняла голову.

– Пиши-пиши, – промурлыкала великодушная Лариса Михайловна и сделала вид, что не заметила уловки нерадивой ученицы. – Пиши, Лена. Немного осталось. Закончишь девятый и… станешь олимпийской чемпионкой. Обещай! – потребовала Ежиха, ожидая немедленного подтверждения своим прогнозам.

– Ну, я не знаю, – промычала Наумова и с надеждой посмотрела на ухмылявшегося Тюрина.

– А я знаю! – заверила ее Лариса Михайловна и с нежностью подумала о том, как собственноручно вручит этой дылде аттестат и в придачу к нему сорок семь почетных грамот за подписью директора: «Награждается… Награждается… Награждается…»