Большая волна - Галимов Брячеслав

– По утрам чувствуется холодное дыхание зимы, – согласился Сэн.

– Все больше листьев опадает в парке. А сегодня почернели кончики лепестков у белых хризантем, – сказал Сотоба, и его глаза увлажнились.

– Сколько трогательного в увядании, – вздохнул Сэн.

– Оно прекрасно, как прекрасна затаенная печаль, сопровождающая нас в жизни.

В разговоре наступила долгая пауза.

– Золотая и багряная листва, отраженная в синеве озера, – что может быть красивее? – нарушил молчание Сэн.

– И за это мы любим осень, – сказал Сотоба и, оживившись, прочитал на память:

Осень. Свежесть прозрачного воздуха,

Пустота оголенных равнин

И пронзительный крик журавлей…

Монотонный стук дождя

Сменится зыбкой тишиной,

И застылая земля покроется мягким снегом.

– Так, так, – кивнул Сэн и прибавил:

– «Но останется замерзающий чахлый тростник на морском берегу»… Разрушение и одиночество скроет время. Все станет невидимым в бесконечной дали пустоты.

– Да, это так, – сказал Сотоба.

В разговоре наступила долгая пауза.

– Когда мы молоды, множество нитей привязывают нас к жизни, – сказал Сэн. – Потом они рвутся одна за другой, пока не порвется последняя.

– У меня как раз осталась последняя, – отрешенно проговорил Сотоба.

– Страх перед смертью?

– Страх перед смертью? Но я давно понял, что смерть – не хуже жизни.

– Это так, – согласился Сэн.

– Страха у меня нет. Моя последняя нить – мой сад, и небо над моим садом, – сказал Сотоба.

В разговоре наступила долгая пауза.

– А у меня есть страх – страх за детей, которых я должен вырастить, – виновато сообщил Сэн.

– У каждого своя судьба.

– Я не рассказывал вам, уважаемый Сотоба, как попали ко мне Такэно и Йока? – с некоторой робостью спросил Сэн, которому очень хотелось рассказать об этом.

– Я с удовольствием выслушаю вас, уважаемый Сэн, – поклонился ему Сотоба.

– Благодарю вас, уважаемый Сотоба, – ответил ему поклоном Сэн.

– Итак, в то время я жил в небольшой рыбацкой деревне на берегу океана. Долго мне пришлось бы говорить о том, как я попал туда…

– Прошу вас не смущаться и поведать об этом. Время, потраченное на рассказ о судьбе человека, не пропадает даром.

– Вы великодушны, уважаемый Сотоба, – Сэн поклонился ему до земли. – С вашего милостивого позволения, я продолжаю… Как я попал в эту деревушку? Меня принес в нее поток жизни. С юношеских лет я мечтал стать поэтом, подобным Кокамонъину-но Бэтто или Инбумонъину-но Тайфу, или Минамото-но Цунэнобу, или, на крайний случай, Киехари-но Мотосукэ. Мои родители были в ужасе от этого. Они боялись, что я повредился умом, ибо целыми днями напролет я твердил стихи этих величайших пиитов, или пытался сочинять собственные. Мой отец, придворный каллиграф господина Осикоти, хотел, чтобы я также занялся каллиграфией, дающей большие доходы и солидное положение в обществе. Но обыденное существование служащего внушало мне такое неодолимое отвращение, что, в конце концов, не в силах переубедить отца, я ушел из дома. Вместе с монахами-скитальцами я обошел почти всю страну, бывал в священных храмах, хранящих мудрость древних, видел дивные красоты природы. О да, я видел две великие реки, впадающие в одно озеро, а на нем видел я лодки под парусом, плывущие к берегу, гусиные стаи, опустившиеся на песчаную отмель, вечерний дождь, заходящее солнце, осеннюю луну, снег на горных вершинах; слышал, как звонил колокол в храме, и бушевала буря в горах.

– Десять пейзажей озера: весенний расцвет; облака над двойной вершиной горы; цветы; рыбы; ивы над волнами; соловьи на ветках ив; вечерний свет над горной вершиной; луна на озерной глади; луна в трех протоках; снег на обвалившемся мосту, – произнес Сотоба, глядя куда-то вдаль.

– Вы тоже бывали в тех местах?

– Я помню все, как сейчас…

В разговоре наступила пауза.

– Видел я и чудесный остров в море над лазурными волнами. Он далеко отстоит от суши, но воздух там настолько прозрачный, что с берега моря видны неприступные скалы этого острова и расселины в горах, – сказал Сэн. – Многого я насмотрелся и многому научился. Но жизнь скитальца полна таких лишений, что я не смог долго выдержать ее. Придя в большой город, я вынужден был сделать то, чего мне меньше всего хотелось – поступить на службу. Правда, моя работа не была обременительной: два дня я работал, два – отдыхал, и в дни отдыха наслаждался поэзией и одиночеством. «Отшельник и в городе найдет уединение», – отмечено великим Канцзюем. На городской окраине я построил себе хижину из хвороста и соломы; моим единственным гостем был местный староста, удивительный человек. Его мысли были прочно привязаны к земному – дровам, сену, еде, одежде и, главное, деньгам, – а душа парила высоко. Он любил слушать, как я читал ему стихи; он в них ничего не понимал, но слушал меня с необыкновенной почтительностью.

– Вы прочтете мне свои стихотворения? – спросил Сотоба.

– Они слишком несовершенны для того, чтобы я осмелился предложить их вашему достойному вниманию, – ответил Сэн и виновато развел руками.

– Восемь лет я провел в большом городе, – продолжал он, – и эти годы я бы не назвал несчастливыми. Но всему приходит конец; в городе случился большой пожар, и моя хижина сгорела в числе сотен прочих домов. Мне трудно передать вам, какой это был удар для меня; построить ее заново у меня уже не было сил. Я вновь отправился странствовать, и с отчаяния не стал писать свое имя на шляпе, как то принято у скитальцев. «Если я умру в дороге, то пусть я умру в безызвестности», – сказал я себе… Что же еще мне поведать вам о своей жизни? Ночлег в поле под рваным одеялом, утренние холода и постоянный голод скоро состарили меня. «Утренний холод. Сушеная рыбешка – вот и весь мой завтрак», – какие прекрасные стихи!

В разговоре наступила пауза.

– Одиночество стало моей привычкой, но все же, но все же… «Когда я смотрю на луну или утренний снег, сердце сжимается от безмерной тоски по собеседнику. Я пью вино и завожу разговор сам с собой», – печально улыбнулся Сэн.

– «Старость уже на пороге. Чувствую, она будет похожа на этот холодный мелкий дождь», – проговорил Сотоба.

– «Жизнь в преклонном возрасте доставляет радость только тому, кто избавился от заботы, забыл о различиях между старостью и юностью, и обрел в душе безмятежный покой», – подхватил Сэн. – Однако когда позади пять десятков лет, тело дряхлеет. Старику не выжить под открытым небом, он нуждается в пристанище. Вот я и прекратил свои скитания, поселившись в рыбацкой деревушке. Ее жители приняли меня, а я помогал им чем мог. Но я оставался чужим для них; единственно, к кому я привязался по-настоящему, и кто ответил мне такой же привязанностью, был мальчик-сирота Такэно. Я обучил его грамоте, я старался передать ему многое из того, что знал сам… Затем в деревню пришла беда – Большая Волна.