Большая волна - Галимов Брячеслав

– Нет, – покачал головой Сэн, будто прочитав его мысли, – это не шторм. Гляди!

Большая Волна появилась в океане. Она была такой громадной, что вся толща воды от самого дна поднялась наверх, обнажив морские глубины. Стремительно неслась она к берегу, и слышен был уже ее нарастающий рев, в котором потонул многоголосый крик рыбаков, а вместе с ним крики жителей деревни.

Сердце Такэно перестало биться, он не мог шевелиться, не мог говорить. Он чувствовал, что еще миг, и он умрет.

Старик крепко обнял его.

– Смотри, смотри, – шептал он.

Большая Волна настигла рыбаков, когда они миновали первые скалы залива. Рыбацкие лодки вначале упали вниз в гигантскую впадину перед Волной; одну из них разбило о камни, и Такэно видел, как в воду посыпались человеческие тела. В следующее мгновение вся мощь Большой Волны обрушилась на накренившиеся лодки, и их не стало видно.

Мальчик стиснул руку Сэна, отвернулся и всхлипнул.

– Смотри! – сказал Сэн, дернув его за куртку, и в голосе старика послышалось непонятное торжество.

Такэно поспешно вытер глаза и глянул на бухту. Большая Волна затопила все скалы залива Дракона, даже самые высокие; она была грозной и могучей, она угрожала берегу, она несла неминуемую смерть, – нельзя было и подумать о том, чтобы противостоять Волне. Но вопреки всему, одна рыбацкая лодка поднялась на ее гребень, – одна-единственная, последняя лодка! Рыбаки на ней дружно налегли на весла, и лодка держалась на поверхности, осыпаемая водной пылью. Сила гребцов была ничто по сравнению с силой Большой Волны, но они преодолели ее!

Такэно закричал от восторга.

– А, ты понял! – воскликнул старик.

Большая Волна ударила в берег. Гора дрогнула; чахлый куст на склоне вновь поднялся из земли и тут же опустился. Половина его корней висела в воздухе, но куст удержался на земле.

– Деревня! Что с деревней? – испуганно спросил Такэно.

Старик не услышал его вопроса.

– Упорство, умение не сдаваться и добиваться своего – как это просто и понятно, – бормотал он. – Как просто, и как сложно. Лодка, которая преодолевает Большую Волну; страх, преодолевающий страх; страх, который становится восторгом, – какое высшее наслаждение! Человек, преодолевший страх смерти, подобен бессмертным Богам, не ведающим страха. Такие моменты, большая редкость, мальчик, – а после них опять наступает пора страха, всеобщего страха перед всем.

Дворец князя стоял на озере, – на острове недалеко от берега. Фундамент дворца был выложен из гранитных глыб и возвышался над водой на высоту короткого копья. На фундаменте лежал прочный настил из массивных тесаных бревен, края которого выступали над краями гранитных глыб ровно настолько, чтобы полуденная тень скрывала фундамент – таким образом, дворец будто бы висел в воздухе над синей гладью озера.

Впечатление невесомости дворца подчеркивалось большим количеством свободного пространства: и первый, и второй этаж были окружены колоннами, образующими узкие открытые галереи. Третий этаж стоял на усеченном конусе крыши дворца и сам заканчивался вогнутой конусной крышей из черепицы.

Стены дворца не были покрашены и сохраняли теплый цвет дерева, а все колонны и перила были золочеными; сияние позолоты отражалось в воде и усиливало ощущение воздушности всего строения.

Озеро, на котором стоял дворец, было глубоким, но небольшим; его берега были обрывистыми, из белого камня, между слоями которого пробивался красный и зеленый мох. На камнях росли низкие сосны с толстыми кривыми стволами и необыкновенно густыми кронами, а дальше стояла зеленая плотная стена лиственного леса, усилиями людей превращенного в парк.

Все дорожки парка были кривыми и извилистыми; на их поворотах были посажены причудливо подстриженные кусты высотою не более локтя, а за ними находились посыпанные крупным серым песком площадки, на которых в беспорядке были разбросаны большие и малые валуны. Парковые скамейки и декоративные мостики над крохотными прудами тоже имели неровные, не законченные формы: их линии изгибались и обрывались подобно линиям дорожек. Вся эта искусственная незавершенность придавала парку особую прелесть.

Садовниками в княжеском поместье работали два старика, которые проживали тут постоянно: один из них был одиноким, второй воспитывал мальчика и девочку. В обязанности стариков входило также сторожить парк (кроме них была еще воинская стража у ворот, которая следила и за княжеским дворцом), а жили старики в маленьком домике в гуще сада. Денег за работу они не получали, довольствуясь провизией и старыми вещами, которые им изредка привозили.

Вечерами, уложив детей спать, старики усаживались на веранде своего домика и неспешно пили чай, – эта традиция нарушалась ими только в холодные зимние вечера. Чаепитие проходило обстоятельно, с соблюдением всех необходимых правил. Прежде всего, следовало отвлечься от суетных мыслей и сосредоточить внимание исключительно на чайной церемонии. Старик Сэн и старик Сотоба знали, как этого добиться. Вначале Сотоба доставал свиток, покрытый иероглифами: там были записаны старинные стихотворения, позволяющие скорее достичь нужного состояния души. Любимым стихом Сотобы и Сэна был следующий:

Два сторожа в осеннем саду

Любуются яркой листвой

И ведут тихую беседу.

Лица их спокойны и радостны,

В волосах же у них седина.

Сотоба вслух читал это пятистрочие, медленно, по одной строке, чтобы живее представить и сильнее почувствовать то, о чем там говорилось. По окончании чтения старики долго смотрели на закат, – и на этом предварительная подготовка к чаепитию заканчивалась.

Заваривание чая требовало высочайшего мастерства; бывало, что люди всю жизнь учились ему, но так и не могли достичь совершенства в этом сложнейшем деле. Само собой разумеется, что весь процесс проходил у стариков размеренно, с соблюдением необходимого ритуала. При этом, вода и огонь, – необходимые элементы приготовления чая, – заслуживали пристального внимания.

Посуда для чая была самой простой работы, лишенная каких-либо украшений, ибо она не должна была отвлекать от того, для чего была предназначена. Чашки для готового напитка были маленькими, потому что только в малых количествах проявляется вкус: большое подавляет свою сущность, а малое – выявляет ее.

После первого же глотка чая на душе теплело, после второго разливалось блаженство, а после третьего – дух просветлялся и витал в эмпиреях, дабы вернуться оттуда просвещенным и укрепленным. В полном молчании выпив по две чашки, Сэн и Сотоба чувствовали, что можно заводить разговор.

* * *

– Идет зима, – задумчиво произнес Сотоба, отрешенно глядя на темные небеса.

– Еще не скоро, – меланхолически возразил Сэн.

– Я уже чувствую ее дыхание по утрам.