Восхождение - Анатолий Михайлович Медников

выполнять. Значит, остается ход один — жать через начальство, через партийные органы. Сразу покажи, что ты не такой сладкий, чтобы тебя проглотить, но и не такой горький, чтобы выплюнуть.

Масленников заштриховал на бумажке кружочек. Должно быть, первый совет был дан.

— Вот я сказал — жать, — живо продолжал Геннадий Владимирович, сам, должно быть, с удовольствием втягиваясь в этот разговор, — и подумал: как надо понимать требовательность в характере начальника управления? Иногда у нас говорят: хочешь-де получить максимальное — потребуй невозможного. Но это сейчас уже выходит из моды, это отголоски прежних времен. Требовательность же, основанная на расчете, с учетом того, с кого и что можно спросить, — такая необходима. Твердую руку и волю начальника должны почувствовать в управлении. Один раз сказал — исполняйте. Я никогда голос не повышал, но дважды своих распоряжений не повторял. Этого можно добиться, хотя и не сразу.

— Требовательность — она и на заводе такая, — сказал Смирнов, однако что-то черкнул в записной книжке.

Но Масленников не согласился:

— На заводе все устоявшееся, больше порядка, четкости, ритма. А у нас человек под открытым небом, сегодня жара, завтра холод, дождь, снег, буран, все влияет на настроение, все может ослабить волю. Журналисты пишут: «Стройка — это завод в движении». Движения действительно много — с одного района в другой, — а до заводской культуры труда только подтягиваемся. Неполадок еще вагон и маленькая тележка! То фундаменты тебе не подготовили, сам за фундаментщиков доделываешь, то коммуникации не подвели, то снабжение хромает, то в грязь тебя посадили без дорог на новом месте и даже энергии нет. Да мало ли! Сам это скоро почувствуешь, Юрий Сергеевич!

— Наверно, — согласился Смирнов.

— И даже наверняка, — улыбнулся Масленников. — Кстати, насчет новых площадей хочу дать совет. Распределяет их между управлениями начальство в комбинате, в Главмосстрое. А ведь новые места застройки — они очень разные. Одни хорошо подготовлены в инженерном отношении, другие — хуже или просто плохо. Хорошо, если все управление тебе дают посадить в один район. Тогда хозяйство в кулаке, все рядом. Но такое счастье редко улыбается.

— Об этом слышал, — заметил Смирнов.

— Чаще всего твои потоки разбрасывают по разным углам, вот и мотайся по всей Москве. Или, не дай бог, из-за каких-то ошибок в планировании тебе вдруг говорят: «Стоп! Перебазируйся срочно в другое место со всем хозяйством». И такое бывает, — заметил Масленников.

— Но ведь разумные же люди в плановом, в производственных отделах.

— Кто говорит, что неразумные, но люди, а значит — со своими слабостями, с симпатиями, с антипатиями. И помочь могут, а если очень захотят, то и угробить, создав дополнительные трудности. Это жизнь, Юрий Сергеевич! Пугать не хочу, но держи этот вопрос в фокусе внимания, иначе быстро набьешь себе шишки на лбу.

— А не тоскуешь ли ты, Геннадий Владимирович, по этой самой трудной работе, по своему управлению? — вдруг спросил Смирнов и подмигнул Масленникову.

Это был неожиданный вывод, и он смутил Геннадия Владимировича. Он даже едва заметно покраснел. Должно быть, Смирнов что-то интуитивно угадал в состоянии души Масленникова, который на какое-то время замолк, раздумывая.

— Тоскую ли? — как будто бы сам себя спросил Масленников и теперь уже без колебаний признался: — Да, тоскую. Вот ты пришел ко мне с открытым забралом, так и я к тебе с открытой душой. Но это уже, как говорится, из другой оперы. Вот товарищ у меня, — Масленников показал глазами в мою сторону, — неудобно задерживать. Остальное в другой раз.

Он встал, подошел к карте. И хотя я заявил, что времени у меня достаточно, а разговор со Смирновым мне интересен, Геннадий Владимирович решил все же заканчивать беседу. Он сослался на то, что ему самому пора ехать на стройку.

— Вот в этот квадрат, — он показал на район застройки Вешняки-Владычино. — Тут, кстати говоря, работает моя бывшая бригада, сейчас бригада Анатолия Суровцева. Слышал о такой, Юрий Сергеевич?

— Как не слышать, — сказал Смирнов. — Гремят до сих пор!

— Да, славу не растеряли, — заметил довольный Масленников. — Бригада — это школа стройки. Вот тебе, Юрий Сергеевич, я думаю, труднее будет осваиваться, я-то ведь сколько лет протрубил бригадиром.

— Что же делать! — пожал плечами Смирнов. — Буду и я стараться.

— Поедем как-нибудь со мной на площадку к ребятам, — предложил Масленников.

— Я с удовольствием, — откликнулся Смирнов.

Мне тоже хотелось совершить такую поездку, я сказал об этом Геннадию Владимировичу. О знаменитой бригаде Масленникова я слышал много хорошего.

— Вот этот квадратик, — Масленников взял со стола карандаш, — вот тут, — он показал отточенным острием на заштрихованную полоску, — мои ребята сейчас монтируют четвертый этаж. Для кого-то это, может быть, просто точка, а для меня это люди, люди, которых знаю уже десятки лет и люблю.

Он сказал это с той проникающей искренностью, которая сразу утеплила его голос. Она мне показалась более глубокой, чем в те минуты, когда Масленников тоже живо и горячо говорил о своем уходе из треста или давал деловые советы Смирнову.

— Часто бываю у своих ребят. Хорошо ли мне, плохо ли, радость ли пришла, огорчение привалило — еду в бригаду. Вот такая привычка.

Он и это произнес с чувством, которое могла продиктовать только подлинная и многолетняя привязанность к тем самым ребятам, которых Масленников мысленно представлял себе за этими маленькими квадратами и прямоугольниками, обозначенными на рабочей карте строящейся Москвы.

Выбор судьбы

Когда сорокалетний человек оглядывается на пережитое, когда он мысленно проходит памятью по всем ступенькам своей биографии, то неизбежно видит их под углом зрения сложившейся судьбы.

В сорок лет она уже должна сложиться, если ей суждено сложиться вообще. В сорок лет опыт должен уже выработать оценки зрелые, разумные, отметающие мелкое от существенного, закономерное от случайного, временные слабости от постоянно действующих сил характера, всякого рода зигзаги поведения от коренного хода жизни.

Биографии героев, столь излюбленные очеркистами, в известной мере интересны у всех людей. Но есть судьбы с особо густой концентрацией типического, с ярким социальным содержанием, с таким мощным