Восхождение - Анатолий Михайлович Медников

этажей, домов выросла за сутки Москва. И эта возможность наблюдать за «движением карты», за огромной, интенсивной и динамичной работой на громадных московских площадях, этот взгляд через второе его, воображаемое окно доставляли Масленникову не меньшее удовольствие, чем прекрасный вид, открывавшийся из кабинета на примечательный уголок центра столицы.

Вот именно с центра Москвы и начался у нас разговор при самом первом знакомстве, и касался он некоторых замечаний Масленникова критического и делового характера. Но ведь личность человека интересного, думающего, в чем-то самобытного, если такая личность существует, сразу дает себя почувствовать в любых суждениях, в существе замечаний на специальную тему, в жестах и улыбках, даже в том, как именно, в какой эмоциональной тональности, эти суждения высказываются.

— У меня есть личное отношение к проблемам, — сказал мне Масленников.

Кажется, это была первая его фраза, которая мне запомнилась. Собственно говоря, в ней не было ничего особенного. Личное, заинтересованное отношение к строительным проблемам должно быть свойством каждого человека с какой-то мерой своей личной причастности к градостроительным делам. Однако ведь не каждый скажет именно так, сразу подчеркивая свою убежденность, основанную на опыте и наблюдениях.

— Мы занижаем этажность в Москве, в центре особенно. — Масленников, как бы призывая меня в этом убедиться, махнул рукою в сторону окна. — Затянули штамповку девятиэтажных домов. — Он так и сказал — «штамповку», как будто бы речь шла об изготовлении каких-то деталей на прессе. И добавил решительно: — Москва должна подниматься вверх!

Сейчас это мнение стало повсеместным. Кажется, уже все убедились в том, что Москву надо поднимать вверх, рельефнее очертить ее высотный силуэт, строить типовые двенадцати- и шестнадцатиэтажные и более высокие дома. Но летом семидесятого года о будущем столицы думали еще по-разному.

Еще вовсю возводились ныне печально знаменитые пятиэтажные дома без лифта, одно время ошибочно признанные своего рода экономической панацеей в городском жилом строительстве. Пятиэтажки заняли огромные площади в Черемушках, Мневниках, Измайлове, Филях, без нужды «растянули» Москву на многие километры. Правда, их уже и тогда основательно вытесняли с конвейеров домостроительных комбинатов девятиэтажные типовые здания, более комфортабельные и удобные, считавшиеся в то время прогрессивной новинкой, полностью удовлетворяющей потребности города.

— Вы знаете, — сказал мне Масленников, — в центре Москвы еще десять лет назад жило около девятисот тысяч человек, а сейчас осталось четыреста пятьдесят примерно. Центр мы разгружаем для перестроек.

Центр Москвы, сложившийся в течение столетий, прекрасен именно в своей архитектурной полифонии. Это история, выраженная в камне и бетоне, вовсе не молчит, а говорит много, сильно и впечатляюще нашему разуму и чувству. С центром Москвы наиболее прочно связано наше историческое самосознание, гордость и любовь к Москве как к столице нашего великого государства.

Конечно, это понимал и Масленников. Но думал-то, наверно, больше о том, что́ именно в центре города остро нуждается в перестройке, о сносе старых домов, расчистке всякого рода развалюх, которых еще немало в пределах Садового кольца и в районах, к нему примыкающих. В одном Масленников был прав — темпы реконструкции центра явно отставали от грандиозного нового строительства, о котором так красноречиво рассказывала висящая в кабинете карта.

— Вы послушайте меня, — вдруг вспомнил Масленников. — Это я видел в США, когда был там с профсоюзной делегацией. Строится дом в тридцать этажей, пока возводятся последние десять, в двадцати уже живут. Как так получается? Высокая заводская готовность элементов — привозят, по сути дела, для монтажа уже почти готовые квартиры. Ставят на место, подключают коммуникации, и в квартирах уже тепло, светло. Пусть живут люди, а монтаж продолжается дальше. Хорошо ведь? — спросил Масленников, и тон его, и загоревшиеся оживлением глаза не оставляли сомнений в том, что иного мнения он и не предвидит. — В чем соль? — так же заинтересованно продолжал Масленников. — Немедленное включение в оборот капитальных средств, быстрая фондоотдача. А разве мы не можем так же работать? Строим шестнадцатиэтажный дом, пять этажей отделать, и пусть люди живут. Поэтажный ввод в эксплуатацию. Между прочим, у нас так строилась гостиница «Россия». Для высотного строительства в центре города хорошо бы использовать такую систему.

Я уже не помню точно, почему у нас возник разговор о центре города. В какой-то мере он возник случайно или же потому, что оба мы подошли к окну и смотрели на Москву-реку и Замоскворечье. Ведь Масленников не имел никакого отношения ни к проектированию, ни к строительству домов в центре. Только почти ежедневно он ездил через центр на своей машине, когда добирался до строительных площадок на окраинах.

Я видел много людей в промышленности, которых всерьез волновали проблемы, далеко отстоящие от круга их непосредственных обязанностей. Расширение объема духовной жизни как тенденция, как потребность бытия — черта примечательная и благотворная. Эта внутренняя потребность мыслить шире, глубже, масштабнее, если можно так выразиться, своей должности для меня служила всегда признаком нравственного здоровья и гражданственного потенциала человека, в душе которого бьется жилка государственной озабоченности не только своими делами и проблемами. Конечно же это не имеет никакого отношения к стремлению, скажем, административно возвыситься над рамками своих служебных прав и обязанностей, — а такое иногда встречается, — прихватить более власти, чем положено, залезать в такие дела, куда тебя не просят.

Так мы говорили о центре и о предстоящей его перестройке, в которой Масленников хотел бы принять самое непосредственное участие. Он сказал, что любит центр Москвы не просто как знаменитую на весь мир часть нашей столицы, но и как некое словно бы одухотворенное существо, к которому можно привязаться так же, как и к близкому человеку, товарищу, как к чему-то такому, что неотрывно от каждодневного быта, от всего твоего существования.

Мы стояли у карты-схемы, снова и снова разглядывая районы новых застроек с привычными уже или же только входящими в наш разговорный лексикон названиями бывших подмосковных деревушек, ныне возведенных в ранг новых районов столицы с населением в десятки тысяч человек. Еще несколько лет назад кто знал эти Вешняки-Владычино, Печатники, Орехово-Борисово, Бескудниково, Лианозово, Бирюлево, Чертаново — Южное и Северное, Тропарево, Свиблово, Теплый Стан?

Одним словом, мы размышляли о том о сем у карты, когда в кабинет вошел человек лет сорока, коренастый, плотно сбитый, в рубашке, без пиджака; он энергично представился мне как Смирнов Юрий Сергеевич.

— Садись, дорогой Юрий Сергеевич, — радушно приветствовал его Масленников и, вытащив гребенку,