Тезка - Джумпа Лахири

Она стали близки только через тридцать два часа и восемь тысяч миль, уже в Бостоне. С тех пор Ашима научилась готовить любимые блюда своего мужа, изучила его привычки и слабости. Вскоре она уже знала, что муж любит крепко посоленную пищу, что в бараньем карри для него главное — картошка, что на десерт любит съесть пару ложек риса с чечевицей. Она хлопотала на крохотной кухне, удивляясь белизне американского сахара, муки и риса, который здесь можно было покупать без всяких ограничений. По вечерам, в постели, муж выслушивал ее отчеты о минувшем дне: о прогулках по Массачусетс-авеню, о магазинах, в которые она успела зайти, о кришнаитах, донимавших ее своими листовками, о фисташковом мороженом, которым она лакомилась на Гарвард-сквер. Несмотря на жалкую стипендию, Ашок умудрялся откладывать деньги и каждый месяц посылал их отцу то на ремонт крыши, то на строительство нового дома. Он был очень разборчив в одежде — в первый раз они поссорились, когда она случайно постирала его свитер не на том режиме стиральной машины. Когда он приходил домой из университета, то первым делом снимал и тщательно развешивал рубашку и брюки, после чего облачался в полосатую пижаму и, если в квартире было прохладно, набрасывал на плечи пуловер. Каждое воскресенье он как минимум час посвящал уходу за обувью — кроме памятных Ашиме коричневых ботинок, в его гардеробе были еще две пары черных туфель. Вид мужа, удобно устроившегося на расстеленной в коридоре газете и изо всех сил начищающего кожу щеткой, всегда напоминал Ашиме об озорстве, которое она позволила себе тогда в коридоре. И, несмотря на то что Ашима быстро привыкла рассказывать мужу обо всех, даже самых незначительных подробностях своей жизни, эта шалость так и осталась ее личным секретом, время от времени приятно щекотавшим воображение.

На другом этаже больницы Ашок Гангули скрючился над забытым кем-то номером «Бостон глоб» месячной давности. Ашок уже прочитал об акциях протеста, что прошли во время съезда Демократической партии в Чикаго, о педиатре Бенджамине Споке, которого приговорили к двум годам тюрьмы за «преступное пособничество уклоняющимся от службы в вооруженных силах». Швейцарские часы Ашока показывают половину второго ночи — на шесть минут больше, чем круглые, с серым циферблатом часы на стене. Еще час назад, когда в его квартире зазвонил телефон, Ашок крепко спал среди своих книг и бумаг, которыми теперь была завалена половина кровати — та, где спала Ашима.

— Полное раскрытие, — сообщил голос на другом конце провода, — перевели в родильную палату.

Примчавшись в больницу, он узнал, что у его жены потуги и что «теперь это может произойти в любой момент». В любой момент! Вроде бы только вчера, серым морозным утром, когда все окна в квартире залепил град, Ашима вдруг поперхнулась чаем, зажала рукой рот и побежала в ванную, крикнув ему, что он по ошибке насыпал ей вместо сахара соли. Чтобы проверить, Ашок отпил большой глоток теплой сладкой жидкости из ее чашки, но Ашима продолжала настаивать — чай горчит! Тогда она впервые заподозрила, что беременна, а вскоре это подтвердил и доктор. Много дней подряд он будет просыпаться от характерных звуков, доносящихся из ванной, а уходя в университет, приносить безучастной, молчаливой жене чашку чая. И не раз, вернувшись домой, обнаружит ее по-прежнему лежащей в постели, а чай нетронутым.

Сейчас ему самому ужасно хочется чаю, но автомат выплевывает только тепловатый кофе в бумажных стаканчиках. Ну почему он не сообразил выпить чаю дома? Ашок снимает очки в толстой оправе, сделанные на заказ знакомым врачом в Калькутте, протирает линзы мягким платком, который всегда носит для этой цели в кармане, в углу платка его мама вышила голубую монограмму «А» — Ашок. Его черные волосы, всегда аккуратно зачесанные назад, сейчас взъерошены и торчат в разные стороны. Ашок встает и начинает расхаживать вдоль расставленных у стены стульев, как это делает большинство находящихся здесь мужчин. Пару раз дверь в комнату ожидания открывается, вошедшая сестра объявляет, у кого родился ребенок. Начинаются рукопожатия и поздравления, после чего счастливый отец удаляется. Будущие папаши принесли с собой цветы, шампанское, альбомы, открытки с поздравлениями, сигары. Некоторые нервно курят, стряхивая пепел прямо на пол. Ашоку неведомы подобные слабости — он никогда не курил и не пробовал алкоголя, все получаемые ими поздравления и открытки хранит Ашима, а купить жене цветы никогда даже не приходит ему в голову.

Продолжая шагать из угла в угол, Ашок снова утыкается в газету. Из-за едва заметной хромоты он чуть приволакивает правую ногу. Читать на ходу Ашок пристрастился с детства, не отрывался от книги ни по дороге в школу, ни когда бродил по комнатам трехэтажного родительского дома, даже если поднимался или спускался по лестнице. И ничто не могло отвлечь его или помешать ему — при этом он даже ни разу не споткнулся. К тринадцати годам он прочитал всего Диккенса, а также Грэма Грина и Сомерсета Моэма. Книги он покупал на улице, в маленькой лавке на Колледж-стрит, и тратил на них все карманные деньги. Но особенно Ашок любил русских писателей. Он был еще ребенком, когда дедушка по отцовской линии, профессор европейской литературы в Калькуттском университете, начал читать их ему вслух — в английском переводе. Каждый день, после чая, братья и сестры Ашока с воплями уносились на улицу играть в кабади или крикет, а Ашок с дедом уединялись в библиотеке. Дед садился на диван, скрещивал ноги и клал на колени книгу, а Ашок усаживался на полу рядом с ним. И пока длилось чтение, Ашок был глух и слеп ко всему, что его окружало. Он не слышал топота и радостных криков братьев и сестер, не видел запыленных полок и заставленной старыми вещами комнаты, в которой они сидели.

— Прочти всех русских писателей, а потом перечитывай их, — говорил ему дед, — они никогда не обманут твоих ожиданий.

Позднее Ашок как следует изучил английский язык и стал читать самостоятельно. Любимые страницы из «Братьев Карамазовых», «Анны Карениной», «Отцов и детей» он прочел, шагая по самым шумным и многолюдным улицам мира — на Чоурингхи и Гариахат-роуд. Как-то раз младший брат, подражая Ашоку, открыл книгу на красных глинобитных ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, и немедленно свалился с нее, сломав при этом руку. Ашоку же все было нипочем, хотя его мать жила в постоянном страхе, что старший сын попадет под автобус или трамвай — и даже в этот момент не оторвет взгляда от книги.

Мать словно предчувствовала то раннее утро 20 октября 1961 года, когда Ашок едва не погиб. Ему было двадцать два года, и он уже был студентом колледжа. На каникулы экспрессом Хаура — Ранчи он отправился навестить дедушку с бабушкой: после того как дед оставил преподавание в университете, они переселились из Калькутты в Джамшедпур. Ашок еще никогда не расставался с семьей на каникулах, но недавно дед ослеп и теперь просил внука погостить у них и почитать ему вслух газету «Стейтсмен» по утрам, Толстого и Достоевского после обеда. Ашок с радостью откликнулся на его просьбу. Он взял с собой два чемодана — первый с одеждой и подарками, второй пустой, поскольку дед обещал отдать ему все книги, что хранились у него на почетном месте в шкафу за стеклянной витриной, всегда закрытой на ключ. Книги, которые дед собирал всю свою жизнь и которые еще в детстве были обещаны Ашоку. Много лет эти потрепанные томики представлялись Ашоку величайшим сокровищем мира. Кое-что он уже получил в качестве подарков на Рождество или на дни рождения. А теперь ему достанется все остальное — достанется потому, что дед лишился возможности читать. И, укладывая под сиденье пустой чемодан, Ашок горестно вздохнул, вспомнив, по какой причине он повезет его обратно полным.