Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

в себе, чем в естественной осторожности. Его звали Луи-Александр Бертье; когда пала Бастилия, ему было тридцать шесть лет. К этому времени он уже проявил большие способности в качестве штабного офицера и, в частности, составителя документов. Симпатии Бертье должны были быть направлены в сторону жалкого и не очень умного короля, поскольку его отец был известным военным инженером, щедро награждавшимся предыдущим монархом. Первый шанс проявить себя представился Бертье за несколько лет до революции, когда американские колонисты подняли восстание против британского короля Георга III и повели против королевских наемников длительную войну. Франция встала на сторону колонистов, и Бертье оказался в числе добровольцев, отправившихся в Америку им на помощь. Он получил чин капитана, был отмечен наградами и, вернувшись домой, постоянно получал повышения, в конце концов дослужившись до звания генерал-майора Королевской гвардии в Версале.

Таким образом, карьера Бертье должна была бы давать ему удовлетворение во всех отношениях, если бы не один маленький дефект его натуры. Он становился безнадежно нерешительным в тех случаях, когда оказывался предоставленным самому себе, и бывал вынужден выискивать в своем окружении кого-то другого, более решительного, кому он мог бы доверяться и от кого мог бы получать указания при необходимости принятия решений. В течение первых лет революции он появляется тут и там в качестве начальника штаба, то есть на посту, для которого он был подготовлен прекраснейшим образом. Ему предстояло стать одним из самых знаменитых начальников штаба в истории. Такое мнение подчас высказывается и в наши дни, поскольку, несмотря на удивительную неуверенность в себе, Бертье обладал многими чертами характера, вполне достойными восхищения. Он был милым человеком, лояльным, стойким и щепетильно педантичным при выполнении любого дела, за которое он только ни брался. Всегда пунктуальный, он, кроме того, имел свойство появляться именно в тех местах, где в нем возникала нужда. Возможно, недостаток уверенности в себе был вызван его внешним видом: астеническое телосложение, почти урод, с маленькой головой, увенчанной копной жестких, как проволока, волос.

Изо всех сил пытаясь компенсировать свои физические недостатки, он шил себе великолепные, впечатляющие мундиры и поэтому был признан самым элегантно одевающимся офицером армии империи и законодателем военной моды. Даже если его поднимали с постели, его никто никогда не видел в одних панталонах и рубашке. Во время ночной атаки он бывал безупречно одет, свежевыбрит и при необходимости всегда готов диктовать приказы по двенадцать часов без перерыва. Его память на подробности была феноменальной. В любой момент он мог назвать численность и указать дислокацию любой воинской части армии. Когда до него дошли вести о революции, первоначально он не предпринял шагов ни в том, ни в другом направлении. Он просто ждал, когда появится плечо, на которое можно будет опереться, и, когда оно появилось, он следовал за ним в течение двадцати лет. Когда же оно ушло, то шок для Бертье был настолько велик, что это привело к его смерти.

Пока, наверно, хватит говорить об офицерах, каждый из которых достигнет величия и славы в ближайшие десять лет. А как же обстояли дела у рядовых, глодавших сухари и проводивших ночи в мрачных казармах армии Бурбонов?

Таких было девять человек, и не пройдет и десяти лет, как имя каждого из них прогремит по всей Европе и Ближнему Востоку.

Франсуа Лефевр был высоким, грубоватым и вместе с тем добросердечным эльзасцем, которому к моменту штурма Бастилии исполнилось тридцать четыре года. Прослужив к тому времени пятнадцать лет в рядовых, он только что стал старшим сержантом. Сын мельника, который когда-то служил в гусарах, Франсуа вступил в гвардию в восемнадцать лет. По характеру он чем-то был схож с офицером Келлерманом. Открытый, словно вросший в землю, коренастый, мастер соленого казарменного юмора, он воплощал собой тип старшего сержанта, который может, например, отпустить дружелюбную шутку в адрес неуклюжего рекрута с тем, чтобы подбодрить новичка и заслужить смех рядовых. Унтер-офицеры типа Лефевра встречаются в любой армии, и их любят люди, за обучение которых им платят. Он не долго ломал себе голову, узнав о парижских событиях. Он просто обнял революцию своими огромными волосатыми ручищами и вскоре тоже начал подниматься по служебной лестнице.

Гренадер Доминик Периньон был такой же, как Лефевр, хотя и менее колоритной фигурой. Достигнув к моменту начала революции возраста тридцати пяти лет, он следил за парижскими событиями с самым пристальным интересом, поскольку предполагал добиться успехов на политической сцене. Отчаявшись добиться продвижения по армейской линии, он отдался всем сердцем политике, став депутатом Законодательного собрания, однако ему явно не хватало тонкости в схватках с адвокатами и коммерсантами, вследствие чего он снова вернулся в армию, день и ночь муштруя своих энтузиастов-рекрутов, чтобы придать им форму, которая позволила бы им штурмовать троны Европы.

С большим вниманием к текущим событиям приглядывался и еще один старший сержант, которого звали Шарль Бернадот, человек очень отличающийся и от ругателя Лефевра и от серьезного Периньона. Он был гасконцем, родился в Беарне и имел шведских предков. Высокий, красивый, с большим римским носом, он выглядел весьма импозантно и обладал высоким интеллектом. Никто и никогда, в сущности, не давал глубокой оценки личности Бернадота, хотя о его странном, причудливом характере существует множество противоречивых мнений. Большинство равных ему по званию ненавидело его, маршалы же не слишком его жаловали, считая честолюбцем, приспособленцем сомнительных дарований, человеком, который ожидает исхода событий, сидя, так сказать, на заборе. Порой он вел себя как истинный гасконец: горлопан, задавала и записной вояка. Иногда же он проявлял себя самым добропорядочным, самым спокойным и самым разумным офицером, который когда-либо застегивал на себе портупею. Похоже, он подстраивал свой характер под изменяющиеся обстоятельства или под натуру того человека, с которым в данный момент имел дело. Нет, он не был лгуном и никогда не был целиком вероломным. Действительно, ему каким-то образом всегда удавалось оправдывать свой образ действий, поступки, которые, соверши их кто-либо другой, выглядели бы из ряда вон выходящими. Возможно, он просто пытался управлять своей судьбой. Если так, то это ему блистательно удалось, поскольку на день падения Бастилии Бернадот был всего лишь старшим сержантом, а когда революционных криков уже давно не было слышно, он стал наследником шведского престола.

А во Франции, жаждущей броситься в неразбериху революционных событий, жил еще один профессиональный солдат, быть может, самый колоритный из них всех, и такой, который уже прошел большинство ступеней военной карьеры. Его звали Пьер Ожеро, и в молодости его наверняка можно было бы заметить в любой стычке, происходившей