Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Я моргаю, не в силах понять, какое отношение имеет Мортейн к ткани бытия.

Настоятельница со вздохом отстраняется от стола:

— Пожалуй, не мешало бы чуть-чуть освежиться…

Мне очень хочется немедленно расспросить ее, что это на самом деле означает — быть дочерью Смерти, но что-то подсказывает мне: эта женщина — не любительница давать объяснения дурочкам. И потому я придерживаю язык.

Она тем временем вынимает из шкафчика графин с вином и два бокала. Наполнив, протягивает один мне. Резной хрусталь завораживает — я в жизни своей не видала ничего столь красивого. Держу бокал осторожно, боясь его раздавить.

— Здесь, в монастыре, мы видим свой долг в том, чтобы воспитывать порожденных Богом Смерти. Учим их быстро и правильно исполнять необходимое. Обыкновенно мы обнаруживаем, что Он наградил каждую из Своих дочерей тем или иным умением или способностью. Это дар, который поможет тебе исполнять Его работу.

Его работу! Мне кажется, что эти слова несут в себе массу удивительных возможностей. Я отпиваю чуть-чуть вина. Оно сладкое и приятно покалывает язык.

— Дай попробую отгадать? — произносит мать настоятельница. Я согласно киваю, и она продолжает: — Ты никогда не болеешь ни поносом, ни лихорадкой, которой подвержены дети. И даже моровое поветрие тебя не коснулось, верно же?

Я чувствую, как у меня округляются глаза. Откуда она это знает? Я так прямо и спрашиваю:

— Откуда вы это знаете?

Она улыбается:

— А еще мне известно, что ты способна вынести немилосердные побои и выздороветь за считаные дни. Возможно, тебе также снятся сны, предвещающие смерть?

— Нет. — Очень жаль разочаровывать ее, но я отрицательно качаю головой. — Я только иногда… могу сказать, что кто-то собирается помереть.

Она слегка наклоняет голову к плечу:

— Так-так, продолжай…

Я разглядываю вино в бокале.

— Временами я вижу, как такие люди… тускнеют, что ли… Будто свечка, меркнущая в фонаре. А еще я один раз видела метку. У нашего кузнеца на лбу проступило черное пятно в форме подковы. Через три дня он отдал Богу душу.

Она наклоняется ко мне, в глазах пристальное внимание.

— Что с ним случилось?

— Ковал лошадь, та взбрыкнула и попала ему копытом прямо в лоб.

— Вот как. — На ее лице возникает довольная улыбка. — Я смотрю, Мортейн наградил тебя могущественными дарами!

Она снова берет перо и что-то пишет на своем пергаменте. Я чувствую, как на лбу выступает испарина, и глотаю еще вина для поддержания сил. Нелегкое это дело, оказывается, — разглашать давно хранимые тайны…

— Что ж, — говорит настоятельница, вновь поднимая глаза, — ты неплохо оснащена для нашего служения.

— А в чем оно заключается?

— Мы убиваем людей, — произносит монахиня, и в тишине комнаты каждое слово падает, как увесистый камень.

От потрясения у меня немеет все тело. Бокал выскальзывает из руки. Я слышу, как бьется хрусталь…

Настоятельница не обращает на эту утрату никакого внимания.

— Конечно, многие умирают и без нашей помощи, — говорит она. — Тем не менее находятся и такие, кто вполне заслужил смерть, но еще не обрел средства к ее достижению. Им-то, по воле Мортейна, мы и помогаем завершить путь.

— Но неужели Он нуждается в помощи?..

Глаза моей собеседницы вспыхивают гневом, и я впервые ощущаю в ней сталь, о которой прежде лишь смутно догадывалась.

— Да кто ты такая, чтобы судить, в чем нуждается Бог Смерти, а в чем не нуждается? Мортейн — древний Бог, отнюдь не желающий исчезать из этого мира и погружаться в забвение. Потому-то Ему и угодно вмешиваться в людские дела!.. — Какое-то время она продолжает сверлить меня взглядом, потом гневное напряжение оставляет ее — точно волна, отбегающая назад в море. — Что вообще тебе известно о прежних богах? — спрашивает монахиня.

Я отвечаю:

— Только то, что когда-то в Бретани поклонялись девяти древним богам, которых мы теперь называем святыми. Следует время от времени приносить им жертвы и обращаться с молитвами, не то они могут оскорбиться и поразить нас гневом!

Настоятельница откидывается в кресле.

— Почти правильно, — говорит она. — Но это не вся правда. Старые боги не имеют отношения ни к людскому роду, ни к Господу, они… они — нечто посередине. Они были первыми жителями нашей страны, посланные Господом в мир, который Он только что создал.

В начале времен связь между людьми и богами была, скажем так, сложной, поскольку боги обращались с нами примерно так же, как мы — с домашним скотом. Однако довольно скоро мы научились чтить их молитвами и подношениями, и тогда воцарилась гармония. Даже ранняя Церковь, прибыв сюда, оставила нам прежнее поклонение, удовольствовавшись лишь тем, чтобы богов переименовали в святых… Однако в последнее время положение дел стало меняться. Франция одно за другим поглощает более слабые королевства и герцогства, чтобы обратить себе на службу всю их мощь. И точно так же нынешний папа старается истребить прежнее поклонение, дабы все молитвы и жертвы доставались лишь его собственной Церкви.

Поэтому нынче все больше народу отказывается от традиций и перестает чтить бретонских богов. Но не все! Иные еще возвышают свой голос в молитве и кладут требы, как прежде! Если бы не их тайные службы, старые боги оставили бы сей мир… Теперь ты понимаешь, отчего Мортейн не намерен этого допускать? Он питается нашей верой, как мы сами питаемся хлебом и мясом. Без нее Он обречен голодать!

Оттого, дитя, наш долг состоит в том, чтобы верить и творить службу. Если ты решишь остаться здесь и примешь обеты, ты дашь клятву сослужить Мортейну любую службу, к которой Он тебя может призвать. Ты станешь исполнять Его волю. Всегда и во всем — ты это понимаешь, дитя?

— Вы говорите… про убийство?

— И да и нет, дитя. Ты же не ждешь, чтобы, к примеру, королева сама стирала свои платья или шнуровала корсаж? Правильно, для этого у нее есть горничные. Вот и с нами то же — мы все равно что горничные на службе у Бога Смерти. Когда нашу руку направляет Его воля, убийство становится священнодействием!

И она снова наклоняется вперед, словно желая соблазнить меня ответными дарами Мортейна:

— Если решишь остаться, ты пройдешь обучение Его искусствам. Постигнешь больше способов убить человека, чем может породить твое воображение. Обретешь скрытность, хитрость и еще множество умений, благодаря которым ни один человек больше не составит для тебя угрозы…

Я думаю о своем отце. И о Гвилло. Я думаю о всех жителях нашей деревни, которые годами превращали мою жизнь в ад. О мальчишках, кидавших в меня камнями. О стариках, которые плевали в мою сторону, глядя с ужасом и отвращением, как если бы я намеревалась прямо сейчас исторгнуть их души из одряхлевших тел. О парнях, которые норовили зажать меня в углу и запустить руку под юбку, справедливо полагая, что папаше нет ни малейшего дела до моего доброго имени. Не очень-то и придется себя насиловать, чтобы всех их поубивать!..