Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

— …А также, — добавляет Аннит, и глаза у нее разгораются, а щеки розовеют, — в женских искусствах!

Я удивленно поворачиваюсь к ней:

— В женских искусствах?.. Но это-то нам зачем?..

Говоря так, я очень надеюсь, что внезапная паника не заставит дрогнуть мой голос.

Она пожимает плечами:

— Это для того, чтобы мы могли подобраться к своим жертвам поближе! Как иначе разглядеть, отмечены ли они? А кроме того, мы должны доводить все свои умения до высшего совершенства, чтобы в полной мере послужить Мортейну!

Прозвучало это как урок, который ее заставили вызубрить.

Я спрашиваю:

— Здесь все?

— Еще есть сестра Вереда, совсем старая и к тому же слепая. Она никогда не ест в общей трапезной и вообще сидит у себя. Вереда у нас ясновидящая, разговаривает лишь тогда, когда ее посещает видение.

Я чувствую на себе чей-то взгляд, поднимаю голову и встречаюсь с холодными синими глазами матушки настоятельницы. Она кивает мне и слегка приподнимает свой кубок в отдельном приветствии. Тут-то на меня и накатывает огромность всего происходящего, даже голова идет кругом от осознания, насколько же мне повезло! Вот она, моя новая жизнь! Мой новый дом! Все то, о чем я неустанно молилась с тех самых пор, как выучилась говорить! Чувство благодарности охватывает меня. «В полной мере использую чудесную возможность, которую мне предоставили!» — мысленно присягаю я. И поднимаю кубок в ответ.

Проходит не меньше недели, прежде чем я снова вижу Сибеллу. Что с ней делали, чтобы успокоить? Выяснить это не сумела даже Аннит.

Ее первое появление среди нас приурочено к ужину. Во всей трапезной воцаряется тишина, когда сестра Видона — та рослая обладательница мелодичного голоса и способности к общению с монастырскими лошадьми — возникает в дверях бок о бок с Сибеллой.

Вот монахиня покидает Сибеллу, чтобы присоединиться к сестрам за главным столом, а та еще некоторое время стоит неподвижно, глядя на наш стол. На лице у нее гордость и презрительная насмешка. Девочки помладше таращатся на новенькую не без испуга. Аннит передвигается на скамье, освобождая место Сибелле. Та, не обращая на нее никакого внимания, садится рядом со мной. Становится не по себе. Аннит была так добра ко мне, я не могу допустить, чтобы ею подобным образом пренебрегали. И все же… В этой новенькой определенно есть нечто особое, и меня переполняет странная, темная радость оттого, что она решила сесть подле меня. Я опускаю глаза в тарелку, чтобы Аннит не уловила моего тайного удовольствия.

Сибелла, кажется, еще больше осунулась с того времени, когда я видела ее в последний раз, но взгляд стал куда более здравым, да и темные круги вокруг глаз почти пропали. Вот только высокомерие осталось при ней. Она сидит на скамейке, точно аршин проглотив, и не глядит ни вправо, ни влево.

Аннит являет доброту, достойную святой, и первой протягивает оливковую ветвь примирения, спрашивая:

— Тебе положить? У нас тушеные овощи.

Сибелла с презрением смотрит на стоящую перед нами еду. Потом бросает:

— Я помоями для свиней не питаюсь.

Эти слова звучат точно оплеуха. У Аннит розовеют щеки.

— Уверяю тебя, мы тоже помоев не едим. Впрочем, можешь голодать, если хочешь, мне все равно.

Ни разу прежде я не видела, чтобы Аннит сердилась.

Сибелла не притрагивается к еде. Она просто сидит, уставившись в стену, отчего у всех остальных портится аппетит. У всех, кроме меня. Я годами довольствовалась одной репой, причем лежалой и подгнившей. Поэтому меня не так-то просто отвратить от еды: я всегда голодна.

Проходит несколько минут. Из-за главного стола поднимается сестра Видона. Она подходит к котлам с едой, висящим над очагом, и наполняет тарелку. Подносит ее к столу и ставит перед Сибеллой.

— Ешь, — приказывает она.

Сибелла вскидывает глаза. Взгляды скрещиваются, точно мечи, я почти слышу их лязг. Сибелла не спешит браться за ложку, и тогда сестра Видона наклоняется к ней и шепчет на ушко:

— Ешь, если не хочешь, чтобы я тебе эту пищу в глотку запихала.

Я потрясенно внимаю. Монашки всегда казались мне такими кроткими, я и вообразить не могу, чтобы они прибегли к подобному насилию. Тем не менее угроза срабатывает. Сибелла с прежним упрямством смотрит на монахиню, однако берется за еду. Удовлетворившись, сестра Бидона возвращается на возвышение.

Вот таким образом и начинается наше обучение в монастыре. Постепенно сбывается все, что сестры пообещали нам с Сибеллой в ту первую ночь. Мы изучаем человеческое тело тщательней, чем будущие врачи в великих университетах. Мы рассматриваем анатомические изображения, вгоняющие нас в краску. Отставив привычную скромность, мы учимся находить сокровенные и наиболее уязвимые точки на теле. Мы познаем, каким образом сопрягаются мышцы и кожа, сухожилия и кости… и как все эти соединения следует расчленять.

Мы совершенствуемся во всех способах боя, учимся разить кулаками, ногами, локтями, даже кусаться. Нас обучают пользоваться всевозможными орудиями убийства: ножами, кинжалами и удавками. Мы учимся метать ронделлы — небольшие диски, отточенные как бритвы, — и все метче поражаем мишени. Мы стреляем из коротких и длинных луков, а если недостает силы надеть и натянуть тетиву, нам предписывают особые упражнения, и постепенно дело идет на лад. Наши наставники не забывают и про арбалеты, поскольку они обеспечивают должную точность боя, когда нужно разить издалека.

Однако более всего мне по душе работать в мастерской ядов, у сестры Серафины. Мы вымачиваем, упариваем, выдавливаем и перегоняем, и мало-помалу я постигаю природу смертоносных зелий, учусь выделять нужные вещества и должным образом сочетать и смешивать их, добиваясь необходимого действия.

Конечно, не все уроки оказываются столь увлекательными. Скучные часы, когда мы зубрим историю и политику и пытаемся затвердить родословные благородных бретонских домов, тянутся бесконечно. Еще мы изучаем царствующие дома Франции — если верить монахиням, Франция составляет главнейшую угрозу независимости нашей страны. Особенно с тех пор, как наш герцог сговорился с другими великими правителями и попытался свергнуть французскую регентшу. Мятеж не удался, непосредственные исполнители были казнены, а между двумя странами возобновилась вражда.

Еще мы, послушницы, в обязательном порядке обучаемся носить роскошные наряды и свободно двигаться в них. Мы репетируем таинственные улыбки и умело бросаем взгляды, полные неведомых обещаний, этак из-под длинных ресниц. На этих занятиях я чувствую себя настолько нелепо, что нередко давлюсь от неудержимого смеха. Тогда меня выставляют из комнаты — за недостойное поведение.

Из всех девушек только мне требуются дополнительные уроки. В монастыре я новенькая, происхождения самого простонародного — не умею ни читать, ни писать, между тем как то и другое необходимо для должной службы Мортейну. Так утверждают монахини. И в самом деле, как иначе я сумею прочесть рецепты сестры Серафины или предписания, указывающие, кого я должна убить?