Последнее послание из рая - Клара Санчес

* * *

К тому времени, когда Таня поступила в университет, телевизор уже давно перестал меня интересовать. Я бесцельно бродил с портативным стереофоническим магнитофоном и без конца слушал музыку, да все думал о Тане, конечно же, только потому, что больше думать было не о чем. Можно сказать, что голова моя отнюдь не была забита идеями, больше всего в ней было того, что я видел и слышал, иначе говоря, вещей, мне не принадлежавших. Так оно и должно было быть, потому что я уже привык к тому, что ничего своего не имею. День мой проходил так: «Оставь мне машину», «Дай мне денег», «Купи мне гоночный автомобиль», «Мне нужна шариковая ручка», «Можно, я вернусь в три часа?» Даже само время мне не принадлежало. Я превратился в настоящего попрошайку. С девушками картина была такая же: «Поцелуй меня», «Можно я тебя обниму?», «Пожалуйста, пойдем со мной на концерт», «Хочешь, пойдем куда-нибудь вместе в субботу?» Если девушка соглашалась, то в дальнейшем приходилось просить денег и машину, которую я водил по поселку, не имея водительского удостоверения. Бывало и так, что приходилось просить какого-нибудь приятеля одолжить мне на вечер рубашку.

Приходящую домработницу я должен был просить поменять мне простыни на кровати и погладить мои джинсы, на что она отвечала, что их вообще не гладят, иначе я буду похож на неизвестно кого. Я считал хорошим тоном, прося у киоскера газету и расплачиваясь за нее, говорить и в том и в другом случае спасибо. Потом я начал отказываться от этой привычки и стал говорить: «Банку пива, хорошо охлажденного», – и уже не благодарил, получив ее. Мистер Ноги был просто омерзителен: «Можно поговорить с твоей мамой?» Я отвечал ему сквозь зубы, потому что тренер был для меня пустым местом, и он это знал. Он знал, что я не препятствую его встречам с матерью, не требую взамен никакой компенсации. И однажды я резко ответил ему:

– Нет.

– Почему? – спросил он, удивленный и настороженный. – Что, ее нет дома?

– Она дома, но сейчас принимает душ, – ответил я и повесил трубку.

В тот день моя мать все время прохаживалась около телефона и поглядывала на него. Она даже разнервничалась до того, что решила сама позвонить тренеру. Когда мать повесила трубку, то посмотрела на меня со злостью и страхом.

– Я возьму машину и поеду в кино.

– Ты хоть понимаешь, что у тебя нет водительского удостоверения?

– Не хочу ждать автобус.

Получалось так, что я оставлял мать без машины, на которой она могла бы поехать к мистеру Ноги, жившему на холме, куда можно было добраться только машиной, потому что автобус, который туда поднимался, ходил примерно один раз в час. Сам мистер это расстояние, конечно, пробегал. Мой отец вернулся тем же вечером, а мать решила порвать с тренером, вернув тому утерянную свободу.

Каждый раз, когда материализовался мой отец, мать должна была вести себя так, словно в ее жизни за время его отсутствия абсолютно ничего не произошло. Мы ужинали и смотрели телевизор, одетые по-домашнему, а отец рассказывал об интересных случаях, которые произошли с ним в самолете или в кабинете какого-нибудь клиента. Он жаловался, что мы никогда не звоним ему по мобильному телефону, а мы только пожимали плечами.

– Зачем? Чтобы беспокоить тебя по пустякам, когда ты находишься на каком-нибудь важном совещании? – отвечала мать с улыбкой.

В один прекрасный день отец сказал, что через пару лет отойдет отдел и полностью посвятит себя нам, что обеспокоило как меня, так и мою мать. Создалось такое впечатление, что наш дом как-то сразу стал слишком мал для троих. Не знаю, мне казалось, что дома строятся не для мужчин, а только для матерей и их детей до тех пор, пока мы, дети, не вырастем настолько, чтобы можно было их покинуть. Дома были чересчур женскими со всеми их занавесочками, прикрывающими половину окна, пахучими туалетными принадлежностями, цветами, подшитыми скатертями и хрустальной посудой. Для мужчин больше подходило нечто обезличенное – номера в гостиницах и белье, которое исчезало грязным и появлялось вновь чистым и глаженым.

Это рабство кончилось, когда отец снова уехал – «с тяжелым сердцем», как он сказал. Кончились официальные обеды и ужины, все вернулось на круги своя. Именно тогда я почувствовал, что что-то изменилось.

Однажды осенним утром, когда дул свежий ветерок, покачивая ветви деревьев и принося тяжелый запах влажной земли, хотя дождя еще не было, мистер Ноги выбежал из-за тополей и кустарника, росших вдоль дороги на Соко-Минерву. Я шел, задумавшись, с Уго, собакой ветеринаров. Эдуардо позволил мне гулять с собакой вдоль дороги в качестве расплаты за какую-то услугу. Через собаку я разговаривал с Таней – моей любовью, моими небесами. «Слушай, Уго, когда увидишь свою хозяйку, скажи ей, что я ее люблю». Время от времени я бросал ему палочку, как это делал Эйлиен со своей немецкой овчаркой. Уго больше нравилось быть со мной, чем с Эдуардо. Он буквально бесновался от радости, когда видел меня. Вообще-то Эдуардо до чертиков надоели животные.

– Привет, – сказал мистер Ноги, пробегая мимо меня.

– Как дела? – Я бросил Уго палку.

– Я и не знал, что у тебя есть собака. – И тут же попал впросак.

Я же, в свою очередь, подумал о том, что ему говорила обо мне мать.

– Как видишь.

– Породистая?

– У него смешанная кровь. Мы нашли его несколько лет назад в придорожной канаве. Он был сильно ранен. Хозяева бросили его, и он попал под машину.

– Сукины дети! – воскликнул мистер Ноги со слезами на глазах.

Я позвал Уго и отыскал между шерстью шрам, который мне однажды показал Эдуардо.

– Видишь? Это настоящее зверство.

Тренер не знал, как выразить свое возмущение, и что-то прорычал. Он перестал подпрыгивать и сел на обочину. Сквозь рыжеватые волосы ног блестели икры.

– Не могу этого выносить. Не понимаю, как можно плохо обращаться с детьми, с животными и с женщинами.

– А с другими мужчинами? – спросил я.

– Я говорю о существах беззащитных. Послушай, мне надо бежать дальше, чтобы не охлаждаться, но если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, хочу, чтобы ты на меня рассчитывал. Ты уже знаешь, «Джим». – Он продолжал говорить, а мощные ножищи уже уносили его к окраине поселка.

Он подстроил эту встречу, чтобы купить меня. Но чем он мог меня купить? В общем, мне было приятно, я улыбнулся и решил сказать несколько слов Уго:

– Счастливчик. Ну и шерсть у тебя. Не забудь сказать, Угито, красавец, то, о чем я просил.

Рядом с нами были и другие хозяева собак, в отличие от меня настоящие, которые медленно и терпеливо расхаживали взад-вперед по узенькой тропинке или же, подбоченившись и сжимая в руках собачий поводок, разглядывая по очереди то землю, то небо, смотрели вдаль. От них чаще всего можно было услышать такие комментарии: «Ничего не делает, ему бы только играть», – это когда какая-нибудь собака неожиданно подбегала к хозяину сзади и пугала его. Мы были в ответе за наших собак и не общались на прогулке друг с другом, хотя многие были знакомы, ибо виделись каждый день, а некоторые вообще были соседями и друзьями. Но на этой тропинке, на пустыре или на поле, видневшемся вдали, каждый оставался со своими мыслями и со своими поводками.