Дыхание Армагеддона - Мурад Аджи

Там, в детстве, было два мира — мы и они. Эти враждующие миры окружают меня всю жизнь, такова Москва.

Когда окончил школу, узнал, что я кумык и это плохо. Хуже, чем вор. Меня не взяли в престижный институт из-за «плохой» национальности, хотя экзамены сдал прилично и проходил по конкурсу. То был хороший урок, поучительный… Жизнь делала меня «тюркологом», а я не понимал, противился. Поступил на вечернее отделение МГУ, закончил географический факультет и там же целевую аспирантуру.

За время учебы получил еще несколько уроков: каждый был ударом в одну и ту же «национальную» точку, каждый служил свою службу… Особенно когда за просто так чуть не лишили диссертации. Оппоненты не брезговали, действовали, как лагерные… Спасибо им за учебу.

Теперь понимаю, это Бог оберегал, проверял на стойкость, не давал озлобиться. Москва «выковала» меня.

В научной работе я увлекся экономико-математическим моделированием процесса промышленного и транспортного освоения Сибири и Севера, почему — ответить не смогу. Может быть, мода, может быть, тоже Судьба. Словом, на родину предков, на Древний Алтай, я шел не сам, меня «вели». Правда, о древних тюрках тогда мало кто знал, но зато все много говорили о Сибири.

Ведь до аспирантуры я работал уже в комсомоле и не увлечься Сибирью просто не мог. Впрочем, не исключено, причина — в моей жене, она родом из Караганды, в Москву приехала из Магадана, где жила с родителями… Выбор был сделан.

Тем более, по комсомольской линии я не «шел», опять плохая национальность. Нашему секретарю райкома объявили выговор за неправильный подбор кадров, то есть за меня. На бюро горкома меня не утверждали в должности, так что о продвижении по службе можно было не мечтать… Теперь понимаю, то был еще один мой шаг к «тюркологии», на этот раз к ней подталкивала партия. И мое любопытство.

В конце концов, должен же я был понять, за что в России ненавидят нас, тюрков?

Правда, один раз не стерпел, взорвался, потому что усомнился: тогда уже работал в учебном институте. Написал докторскую диссертацию, но пять лет издевались над ней, не позволяя защитить. Думал, та бесконечная, черная полоса на всю жизнь, свету белому был не рад. Отчаяние убивало меня, а это великий грех — поддаться собственной слабости. Я чувствовал, что перестаю сознавать Бога в своей душе, перестаю верить в Его силу. Уж слишком черно. Еще чуть — сломался бы. И вдруг осознал: Он хочет, чтобы я стал другим.

В один день бросил все и начал новую жизнь, благо писать любил и умел.

Из доцента стал профессиональным журналистом «на вольных хлебах», такова моя Судьба. Явилось желанное чувство свободы, душа обрела покой. Силы вернулись, потому что вернулась вера… Но в Союз журналистов меня не приняли, в профсоюз литераторов — тоже, хотя было три или четыре сотни публикаций в центральной прессе и за границей. За книгу «Сибирь: XX век» я попал в «черные списки» ЦК КПСС. Она перечеркнула все мои заслуги… Опять изгой. Опять черная кость. Грозила тюрьма, если бы не смерть Брежнева, после которой началась чехарда во власти…

В журнал «Вокруг света». меня приняли на должность научного редактора, вернее разъездного корреспондента. Интересная работа, от которой нормальные люди обычно отказывались, — в горячие точки. Я видел расстрелянный Баку, видел, как осетины жгли дома ингушей, потом Чечню в ее печальных видах… Многое повидал в Дагестане. Был заложником у чеченцев, мир их дому.

Спасибо тебе, жизнь, ты и только ты учила уму-разуму. Дала возможность ездить, копаться в архивах, встречаться с интересными людьми, копить знания и крепнуть духом.

Легче стало, когда узнал, что означает моя фамилия. Это было, может быть, первое познание серьезной тюркологии: я понял, отступить или бросить не имею права. Тогда осознал, какое же это огромное счастье — иметь читателя, которому ты дорог и который еще дороже тебе.

Фамилия обязывала стать не просто тюркологом, а «пантюркистом».

— Действительно, вас обвиняют в пантюркизме? Кто? Почему?

— Это прозвище я впервые услышал в редакции «Вокруг света» от сослуживцев, когда написал очерк о кумыках, потом о карачаевцах. Но что такое пантюркизм, никто не мог объяснить. И чем злой пантюркизм отличается от доброго панславизма, тоже никто не знал.

Выходило, это ярлык, который в советское время приклеивали за инакомыслие. Идеологическое клише. Его печать носили лишь те, кто освещал тюркскую историю не по московским правилам… А разве любить свой народ плохо?

Писать о нем — это плохо? Что делать, если я родился тюрком от тюрка. Значит, быть мне пан-тюркистом, как негру — негром. Не любить — не умею, не писать — не могу.

Негр же не виноват, что он черный?

Но ярлык есть ярлык. За пантюркизм меня с треском уволили из редакции «Вокруг света», когда вышла книжечка «Мы — из рода половецкого!». Очень быстро окончилась журналистская карьера и началась писательская. Вернее, осталась писательская, все-таки за спиной уже были два десятка книг и брошюр, написанных в разные годы… Как известно, журналиста и писателя Карамзина в должность историка возвели царским указом, меня — приказом об увольнении из редакции.

Я был волен, как ветер, взял псевдоним, точнее, вернул себе родовую фамилию — Аджи, которую носили дед и прадед, вместо навязанной нам Аджиев. Конечно, можно было бы побороться, суд восстановил бы в должности, уверял адвокат… Но зачем? До следующего очерка или книги? Нет, не та перспектива.

Ходить по судам безработному тюрку скучно, куда интереснее написать «Полынь Половецкого поля», новую книгу. Терять же нечего, все отняли. Я привык к скромной жизни, кроме авторучки, у меня и нет ничего…

Так работа в области социальной и исторической географии, преподавательская служба в вузе, журналистика, даже дворовые драки дали мне духовный капитал, который помог стать тюркским историком. Я не жалею о многочисленных шрамах на теле. Это — «дипломы» моих жизненных университетов. Каждый дан за науку.

— Вы были знакомы с Л. Н. Гумилевым? И вообще, чьим учеником вы являетесь?

— Лекции Гумилева я слушал, когда он выступал в Москве, но близкого знакомства с ним не было. Учителем считаю Василия Федотовича Бурханова, он научил меня главному — сражаться. Удивительно стойкий человек. Сила духа была для него главным критерием жизни. Он по крови тюрк. Настоящий воин, умеющий держать удар.

Пять орденов Ленина и звание контр-адмирал получил за службу на Северном флоте. За каждым орденом — подвиг… К Гумилеву у меня иное отношение, не столь возвышенное, оценивать его вклад в науку не могу. Он дал ровно столько, сколько ему позволила цензура. Конечно, свой потенциал этот человек не исчерпал.

— Вы раньше называли казахстанский народ великим, а Казахстану предрекали большое будущее. Что это было, комплимент?

— Казахстан мог стать великим, если бы, получив независимость, вернул на карту древнее имя нашей страны — Дешт-и-Кипчак, а с именем — мораль предков, их память. Сказал бы о нашей духовной культуре.