Дети Великой Реки - Грегори Киз

— Так ты пойдешь со мной?

— Да, хотя это мало что изменит.

Голос у Тзэма был грустный.

— Мы обязательно найдем его, — не сдавалась Хизи.

— Может, этого и не следовало бы делать?

— Ты думаешь, его нет в живых?

Тзэм долго смотрел на нее, затем сгреб с земли мощными ручищами.

— Так недолго заработать и лихорадку, — заявил он. Наклонившись, он взял в руку фонарь и начал осторожно подниматься по перепачканным глиной ступеням.

— А вообще, почему надо уводить людей, Тзэм?

— Не знаю, принцесса.

Ей показалось, что Тзэм слишком долго обдумывал вопрос, прежде чем ответить. Это вызвало у нее раздражение.

— А я чувствую, ты знаешь, — сказала она. — Слуг они тоже уводят?

— Нет, не совсем так. Если слугу решают наказать, то делают это публично, с большим шумом. Чтобы другие боялись.

Тзэм миновал самую скользкую часть пути, и в дальнем конце туннеля, там, где он сворачивает вправо, показался серый свет.

— Тзэм, ты действительно не знаешь, почему уводят людей?

— Действительно не знаю. Точно не могу сказать.

— Как ты думаешь, меня они тоже уведут?

— Нет, — ответил уныло Тзэм каким-то странным сдавленным голосом.

— Если увели Дьена, почему бы не увести и меня?

Тзэм пожал плечами:

— Ты слишком много хочешь знать, принцесса. Без всяких почему, не уведут, и все.

Перед ней была непрошибаемая стена, так случалось с Тзэмом нередко. Хизи хорошо понимала, что больше она не добьется ни слова.

Горячая ванна была блаженством. Но вот Квэй — ее немолодое лицо замкнулось и стало словно сжатый круглый кулак, а карие глаза сверкали недобрым блеском при свете лампы, когда она, наклонившись, слишком уж энергично оттирала со ступней Хизи приставшую глину.

— Где твое платье? — спросила она шепотом после долгого молчания. Чувствовалось, что она прилагает усилия, чтобы не сорваться на крик.

Хизи сморщилась, когда безжалостная мочалка добралась до лица и шеи. Она ничего не ответила Квэй.

— Твое платье. Ты слышишь, о чем я спрашиваю? Родители твои подумают, что я его продала. И меня могут выпороть. Или же Тзэма. И если ты не думаешь обо мне, подумай о нем. Я уверена, кто-то наверняка видел, как он нес тебя, полуголую. Тзэма могут кастрировать.

Хизи не очень ясно представляла себе, что такое кастрация, но она понимала, что ничего хорошего в этом нет, особенно если кастрация будет грозить Тзэму.

— Нас никто не видел, — огрызнулась она. Мыло щипало глаза, и они снова наполнились слезами, хотя казалось, все слезы она выплакала после исчезновения Дьена.

— Как ты можешь говорить так уверенно? Ты ведь еще ребенок. — Однако голос Квэй постепенно начал теплеть, и руки уже не так усиленно работали. Когда же у Хизи слезы наконец прорвались наружу, Квэй обняла ее, не обращая внимания на то, что ее платье намокло.

— Дитя ты дитя, что нам с тобой делать? — прошептала она.

Позже, когда они уже сидели на кухне, Квэй больше не поднимала разговора о дневном путешествии. Яркое солнце залило дворик снаружи и весело расписало стены кухни. Плети чеснока и лука-шалот, белые и красные, переливались и блестели в лучах солнца над столом, где Квэй месила хуз — плотный черный хлеб, который любила Хизи, особенно с гранатовым сиропом и сливками. Теплый резкий запах дрожжей мешался с ароматом кофе, греющимся на домашней печке-жаровне в медном сосуде с длинной ручкой, и дымом от можжевеловых веток, проникающим со двора, где разгоралась печь для хлеба. Тзэм дремал на солнышке с детской счастливой улыбкой на широком лице.

— Ты мне уже много помогаешь, — сказала она. — На днях даже сбила яйца.

— Я говорю о настоящей готовке. — Хизи старалась не выдать голосом поднимающегося раздражения — сегодня и так хватило неприятностей.

— Нет для этого нужды, малышка. Всегда будут люди, вроде меня, чтобы готовить тебе.

— Представь себе, что я хочу научиться, — не сдавалась Хизи.

— А ты представь себе, что я не хочу, — ответила Квэй. — Никто из нас не волен выбирать, что ему делать, Хизи. Таков порядок, и самое лучшее для тебя с ним смириться.

— Кто его устанавливает?

— Все. Река. И так всегда. Раз сказала Река, значит, так все и есть.

— Это Река решила насчет Дьена?

Квэй молчала. После минутного колебания она вытерла руки о передник, опустилась на колени возле Хизи и взяла ее руки в свои.

— Хизи, дорогая, мне очень жаль его. Он был хороший мальчик. Мне он нравился.

Она глубоко вздохнула, и Хизи подумала, что она, таким образом, пытается справиться с волнением.

— Хизи, ты должна понять, что Тзэм и я… мы не такие люди, как ты. Мы не можем говорить и делать, что нам хочется. Есть люди, которые за нами следят, за всеми нами. А когда не следят они, следит Река. И поэтому ни Тзэм, ни я не можем обсуждать то, о чем тебе хочется говорить. Ты понимаешь это?

Хизи взглянула на Квэй, пытаясь уяснить, чем же все-таки она отличается от нее. Потому что эта женщина, вырастившая ее, в самом деле чем-то от нее отличалась. Но чем? Меньше ростом? Все равно какое-то отличие есть. Дьен был королевской крови. И если с ним могло такое случиться, то уж с Тзэмом и Квэй наверняка может. Но Хизи этого совсем не хотелось.

— Я все понимаю, Нама, — сказала она. Квэй сжала ее руки и вернулась к столу. Она, казалось, даже повеселела. Хизи поглядела на Тзэма.

Вспомнив их утренний разговор, она подумала, что, не должна была заставлять его. Но у нее не было выхода. Да и кто или что может забрать Тзэма?

Перкар протянул свой новый меч к солнцу, с восторгом глядя, как поток света заливает сверкающую поверхность клинка, не ощущая в радостном упоении стальной тяжести на ладонях. Он громко каркнул. Заслышав вороний боевой клич, любопытные коровы тут же повернули головы и с осуждением посмотрели на Перкара — в кротких коровьих глазах было явное недовольство тем, что он нарушил их глубокую задумчивость. Но Перкар не обратил на это внимания. Главное, теперь у него был меч.

Он рассек мечом воздух, потом ударил еще и еще раз, после чего нехотя вложил меч в расшитые узорами ножны, висевшие у него за спиной. Ему неожиданно понравилась непривычная тяжесть за плечами, знак его возмужалости. Мужчина в пятнадцать лет! Настолько уже взрослый, что ему доверили меч. Он снова потрогал рукоятку меча, и его серые глаза засияли от счастья.

Но нет, его внутренний голос все время твердил: «Тебе дан меч, так как ты доказал, что достоин доверия. Потому паси отцовских коров».