Большая реставрация обеда - Иржи Грошек

– И какого же? – осведомился я.

– Ну, – хиромант почесался, поскребся и покряхтел, – я затрудняюсь определить жанр, но в целом книга читается на одном дыхании.

– Да тут же страниц не хватает! – заметил я. – Как можно читать ее в целом?

Книга и правда имела плачевный вид.

– Так вы будете брать или нет? – уточнил мой хиромант.

– Только за полцены, – заявил я. – И только ради садизма. Чтобы жена эту дрянь листала и обливалась слезьми!

– Верное решение! – согласился со мной хиромат. – Направленное на подавление женской активности в светлое время суток.

Тут хиромант пошатнулся, как будто его треснули сковородкой-невидимкой. После чего он схватился за голову и стал озираться по сторонам с пришибленным видом.

– Меня осенило! – пожаловался хиромант.

– И немудрено, – подтвердил я. – Вы помянули о женской активности и накликали муз.

В каждом доме полным-полно всякой нечисти – от моли до тараканов. Два года назад я оставил в кладовке тухлый роман, и у нас завелись музы.

– Кыш-кыш, проклятые! – завопил хиромант и принялся размахивать руками, думая предотвратить повторное нападение муз.

Да без толку! Потому что только их раззадорил, и музы принялись осенять хироманта с повышенным вдохновением!

– Ой! Ой! Ой! – вскрикивал мой хиромант, покуда не ослабел. Тогда он забился в угол, раззявил рот и сказал: – Идея!

– Вы зря ей сопротивлялись, – заметил я.

Хиромант оглянулся по сторонам и тихо спросил:

– А чем это меня оглоушило?

– Сковородкой, – пояснил я. – Обычное оружие муз, чтобы идеи лучше усваивались.

– Аж в голове гудит, – сообщил хиромант. – И хочется поделиться.

– Валяйте, – разрешил я.

– Вас ожидает странное путешествие, – принялся излагать хиромант. – Вы будете ехать в повозке без лошадей и хлебать «ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина».[2]Я вижу попутчиков и попутчиц, но слышу только один голос. Он говорит, что надо опасаться Издателя.

– Видимо, здорово вам досталось, – посочувствовал я. – Создателя – знаю, а что за зверюга такая – Издатель?

– Понятия не имею, – развел руками хиромант. – Так говорят ваши музы со сковородками. И если взглянуть на мои шишки, то можно теперь составить практическое пособие по хиропрактике.

Делать было нечего, и я принялся пересчитывать шишки на голове хироманта. Чтобы тот не бравировал своими предсказаниями.

– Сегодня вторник? – уточнил я.

– Угу, – отвечал хиромант.

– Основание треножника перевернуто. – Тут я пришел к выводу, что нашел ключевую шишку, щелкнул по ней указательным пальцем и важно собщил: – Во вторник благоприятно оставить супругу и взять молодую наложницу с ребенком. Беды не будет!

– Вот как? – вздохнул хиромант. – Пойду брать наложницу. И не хочется, а что делать?!

Он сунул мне в руки книгу и, не требуя больше оплаты, направился к выходу. Расшаркался на пороге и был таков.

А я, немного подумав и слегка покочевряжившись, вызвал на бой письменный стол и время, за ним проведенное! Уселся и принялся сочинять, как я родился и вырос в городской библиотеке, где мой дедушка, из вольноопределяющихся, служил истопником…

Еще во времена Гальских походов Юлия Цезаря мой юный дедушка попал в плен и был продан в рабство с молотка. Его определили на строительство подъездных путей к Риму, где дедушка благополучно утопил своего бригадира в Понтийских болотах и дал деру. Через какое-то время его изловили и подвергли стремительной романизации, то есть высекли и обучили грамоте. А поскольку утопленный бригадир не мог появиться в суде, то криминальное прошлое моего дедушки так и сгинуло в болоте. И единственное, чего он всю жизнь опасался, – это пьеса Аристофана «Лягушки». «Бог его знает, о чем они там наквакают», – говаривал дедушка, изымал вышеназванные книги из городских библиотек и растапливал ими печи. Просвещенные римские владельцы моего дедушки, обнаружа подобную тягу к литературе, ошибочно предположили, что миру явился новый Геродот, а не Герострат, и отпустили его на волю. Дедушка тут же определился в ближайшее хранилище книг, где, сообразно своим интересам, расправился со всеми трактатами о водоплавающих. Потом женился, обрел наследников и генетически расположил меня к порче книг. Однако же всяческие мутации несколько отклоняют грядущие поколения от истинного пути – мне не привилось печное дело. Зато хирургические компиляции я полюбил с детства. Вырезать ненужный абзац, покромсать страницу, изъять у трагедии эпилог и присобачить его на новое место – милое дело для тех, кто понимает, что наша литература остро нуждается в критическом переосмыслении…

– А если переосмыслить некоторых писателей, – заявила Вендулка, – литературы и вовсе нет!

Большинство романов – гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены могут менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее солнце и устранять авторское бесплодие. Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы. А в Евразии, как говорят, водятся такие литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него оцепенение. В единстве противоположностей у гиены рождается многочисленное потомство – книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этим потомством, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя, которого хочет растерзать…

Как говорит Вендулка – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни собственными фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы, мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а круглые дураки – сочинители криминальных историй.

– Слава богам, – сказала Вендулка, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться простора не хватает. Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.

– Хорошо, – согласился я. – Пойдем оскверним могилу.

Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых не беспокоились потомки лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное – национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на двенадцать частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.