Джек Ричер, или Вечерняя школа - Ли Чайлд

– Точно, – сказал Уайт. – И уж я бы точно не выбрал это. Я отправился бы делать то, чем мне следовало заниматься прямо сейчас.

– Звучит так, будто это очень интересное и сложное дело.

– Очень.

– Что совершенно нормально. В качестве награды нам хочется получить такое дело, которое станет для нас вызовом, а не простой приказ. Мы желаем двигаться вперед и вверх.

– Именно.

– Возможно, так и произошло, – сказал Ричер. – Позвольте задать вам вопрос. Вспомните, как вы получили приказ отправиться сюда. Он был написан на бумаге или был объявлен при личной встрече с вашим начальством?

– При личной встрече. Тут иначе и быть не могло.

– В комнате присутствовал третий человек?

– На самом деле, да, – ответил Уайт. – Это было очень унизительно. Секретарь-референт пришла с какими-то бумагами, и он попросил ее остаться. Она просто стояла и молчала.

Ричер посмотрел на Уотермена, который сказал:

– То же самое. Мой начальник велел своему секретарю остаться в кабинете. Обычно он этого не делает. А как вы узнали?

– Потому что со мной было так же. Сержант. Свидетель. Человек, который станет рассказывать о том, что услышал. Такова их цель. Младший состав и служащие постоянно делятся сплетнями. Таким образом, через пару секунд все знали, что мне не предстоит ничего особенно увлекательного. Я получил приказ прослушать какой-то бессмысленный курс с дурацким названием. Я тут же стал вчерашней новостью и больше не представлял интереса. Я вообще прекратил свое существование, исчезнув в бюрократическом тумане. Возможно, вы тоже. Может быть, у секретарей-референтов и секретарей начальников в ФБР имеются свои собственные разведывательные сети. А если так, то мы с вами сейчас превратились в трех самых невидимых людей на планете. Никто не задает про нас вопросов, мы ни у кого не вызываем любопытства, никто даже не помнит нас. На свете нет места скучнее того, где мы с вами в настоящий момент находимся.

– Вы хотите сказать, что трех никак не связанных между собой людей, но действующих оперативников полностью вывели из-под радаров. Зачем?

– Из-под радаров – неверное определение. Мы с вами находимся в классной комнате. И полностью невидимы.

– Почему? И почему именно мы трое? Какая тут связь?

– Я не знаю. Но уверен, что проект, которым нам предстоит заняться, исключительно непростой и потребует от нас серьезных усилий. Возможно, он из тех, что три действующих оперативника могут посчитать достойной наградой за службу стране.

– И что это за место такое?

– Понятия не имею, – ответил Ричер, – но я совершенно уверен, что не школа.

* * *

Ровно в пять часов с дороги свернули два черных фургона, проехали мимо доходившего до колена Ричера щита и припарковались за тремя «Шевроле», построив баррикаду и поймав их в ловушку. Из каждого выбрались двое мужчин в костюмах, явно представители секретной службы или судебные исполнители. Они быстро огляделись по сторонам, показали друг другу, что все чисто, и снова нырнули в фургоны, чтобы вывести наружу начальство.

Из второго фургона вышла женщина, держа в одной руке портфель, в другой – стопку бумаг. Она была в аккуратном черном платье, доходившем до колен, многофункциональном; оно отлично смотрелось с жемчугом днем в тихих кабинетах высшего руководства, а вечером, с бриллиантами, – на приемах и коктейльных вечеринках. Взглянув на нее, Ричер пришел к выводу, что она старше его лет на десять, иными словами, ей около сорока пяти, но выглядела она прекрасно: светлые волосы, простая прическа, которую она явно приводила в порядок с помощью пальцев. Женщина была выше среднего роста и стройной. И, вне всякого сомнения, умной.

Затем из первого фургона появился мужчина, которого Ричер мгновенно узнал, потому что его лицо появлялось в газетах раз в неделю, а на телевидении и того чаще. Интерес к нему вызывал не только его собственный бизнес, он часто мелькал на фотографиях и в новостных обзорах, посвященных встречам кабинета министров и неофициальным, хотя и жарким, дискуссиям в Овальном кабинете. Его звали Альфред Рэтклифф, и он являлся советником по национальной безопасности и главным помощником президента, когда дело доходило до вещей, грозивших неприятностями. Лучший специалист в подобных вопросах. Правая рука президента.

Ходили слухи, что ему почти семьдесят, хотя выглядел он гораздо моложе. Рэтклифф сумел пережить старый Государственный департамент, за свою карьеру познал благорасположение и немилость тех, кто занимал самое высокое положение, в зависимости от того, как менялись политические ветра, но продолжал удерживаться на плаву и в конце концов благодаря твердости характера получил самый лучший пост из всех возможных.

Женщина подошла к нему, и они вместе в окружении четырех «костюмов» направились к двери. Ричер услышал, как она открылась, затем шаги по жесткому ковру, и они вошли в классную комнату. Двое телохранителей остались снаружи, двое других целенаправленно зашагали к доске. Рэтклифф и женщина следовали за ними и, когда идти уже было некуда, повернулись лицом к классу, совсем как учителя перед началом урока.

Рэтклифф посмотрел на Уайта, потом на Уотермена и наконец на Ричера, сидевшего в самом конце комнаты.

– Это не школа, – сказал он.

Женщина грациозно наклонилась и положила портфель и стопку бумаг на пол, а Рэтклифф сделал шаг вперед и сказал:

– Вас троих отправили сюда под фальшивым предлогом. Нам не нужен лишний шум, поэтому мы посчитали необходимым слегка исказить правду. Мы хотим по возможности избежать ненужного внимания. По крайней мере вначале.

Он сделал драматическую паузу, как будто ждал вопросов, но все трое молчали. Никто даже не спросил: «В начале чего?» Они знали, что в ситуации, когда приказ поступает с самого верха, лучше выслушать того, кто его доставил.

– Кто из вас может простыми словами сказать, в чем заключается политика национальной безопасности, которую проводит в жизнь нынешняя администрация?

Все трое молчали.

– Почему вы не отвечаете? – спросил Рэтклифф.

Уотермен изучал нечто, находящееся примерно на расстоянии в тысячу ярдов от того места, где он сидел. Уайт пожал плечами, как будто хотел сказать, что сложность данного вопроса исключает использование простого языка; кроме того, само понятие простоты является делом абсолютно субъективным, а посему не вызывает сомнений, что для принятия определений, которые устроят всех, требуется предварительное и серьезное обсуждение.

– Это вопрос с подвохом, – сказал Ричер.

– Вы считаете, что нашу политику нельзя объяснить простыми словами?

– Я считаю, что ее нет.

– Значит, мы некомпетентны?

– Нет, просто мир меняется, и гибкость в данных обстоятельствах весьма полезна.