Агата Кристи. Свидетель обвинения - Александр Ливергант

Второй сюрприз ожидал Агату спустя полгода. Любимый Эшфилд – она подробно его опишет в своей последней книге «Врата судьбы», – как вдруг выяснилось, не вечен. Из Америки родители возвращаются в неважном настроении: дела Фредерика обстоят не лучшим образом, бизнесмен из него, человека легкомысленного и опрометчивого, не получился, финансы семьи «трещат по швам», и решено Эшфилд со всей его небедной обстановкой сдать в аренду – самим же переехать в дом подешевле или надолго уехать за границу. Агата проговаривается прислуге: «Мы разорены», за что получает от матери нагоняй – не выноси сор из избы, да еще такой богатой и хлебосольной. За стол в Эшфилде в лучшие времена садилось по двадцать человек, обед – и какой! – состоял не меньше чем из пяти блюд. Девочка испуганно, во все глаза наблюдает, как пакуются и отправляются на хранение ковры, бессчетные картины и обеденные и чайные сервизы (с которых, кажется, еще вчера ели такие знаменитости, как Киплинг и Генри Джеймс). Опустошаются шкафы и комоды, уставленный безделушками хрупкий, изящный секретер, снимаются с полок, надписываются и увязываются в пачки книги и альбомы, раскрываются и запираются до отказа набитые сундуки, баулы и чемоданы.

В прежние времена не проходило и дня, чтобы Фредерик по дороге в яхт-клуб, куда он неизменно направлялся по утрам выпить стакан шерри и «перекинуться словом с ребятами», не заходил в антикварную лавку и не покупал там всё подряд: сервизы, фарфор, карточные столики, подсвечники, японские карикатуры, бывшие в Англии в конце позапрошлого века в большой цене, и, конечно, живопись. Последним его приобретением стала картина местного «передвижника» Бэрда «Пойман с поличным»: мать хватает за руку провинившегося сынишку.

Клара в этом отношении была мужу под стать: она тоже, пока водились деньги, коллекционировала брошки, кольца, духи, веера, драгоценности. Теперь же со слезами на глазах (легко плачет) заговорщическим шепотом сообщает младшей дочери, что «у папы, знаешь ли, неприятности», и Агата без лишних слов стремглав бежит наверх к себе в комнату и приносит отцу набитую медными монетами копилку; теми самыми монетами, которыми он некогда ее одаривал. А в придачу – вдруг этого мало?! – вручила Фредерику свой любимый кукольный дом.

Но разве может сравниться потеря Эшфилда с потерей Нянюшки? Тем же памятным летом 1896 года Нянюшка объявляет хозяевам, что устала, уезжает в Сомерсет, в свой маленький коттедж, и больше жить в людях не намерена. На пылкие письма Агаты, с детства очень привязчивой («Дорогая моя Нянюшка, я без тебя очень скучаю, надеюсь, что ты здорова, у Джорджа Вашингтона блохи, люблю, целую»), отвечает редко, односложно и с орфографическими ошибками.

И, наконец, главный сюрприз: дом сдан, и Миллеры – на этот раз вместе с Агатой – уезжают на год за границу. С Агатой – но без йоркширского терьера. Поди пойми родителей: везут с собой восемнадцать сундуков и чемоданов, а бедного Джорджа Вашингтона оставляют с горничной!

4.

Пребывание во Франции – цепь горчайших разочарований. В Булонь плыли целых два часа и очень тошнило. Хваленые Пиренеи напоминают торчащие в разные стороны желтые, кривые стариковские зубы. А тут еще заставляют зубрить этот дурацкий французский, и почему только мама называет его «языком любви»?! Целых три раза в неделю приходится часами просиживать в холле гостиницы «Босежур»[5] (сильное преувеличение – гостиница как гостиница) и повторять за надушенной уродливой толстухой мадемуазель Моура непонятные картавые слова, которые с любовью не имеют ничего общего. Заметим к слову, что язык Мольера Агата за время пребывания во Франции все-таки выучила – правда, «виновата» в этом не мадемуазель Моура, а молодая, хорошенькая француженка-гувернантка Мари Сиже, с которой Агата быстро сдружилась и которую Миллеры увезут потом с собой в Англию. По-французски говорила Агата свободно и с неплохим произношением, писала же – как, впрочем, и на своем родном языке – с ошибками. Избежать уроков отвратной Моура можно было проверенным способом – притвориться больной, и Клара не знала, что и думать: любимая дочь никогда столько не хворала, как в Пиренеях, – влажно, должно быть…

Имелась, правда, отдушина – театр. Вместе с двумя подружками-англичанками, жившими в той же гостинице, Агата ставит по вечерам спектакли по мотивам известных волшебных сказок: «Золушки», «Спящей красавицы», «Синей Бороды» и «Тысячи и одной ночи», где Агата щеголяет в разноцветных шароварах. Особенно удалась ей «Золушка». Крупная не по годам, Агата исполняет роль Прекрасного принца и, одновременно, – Золушкиных уродливых, завистливых сестер. И неизменно «срывает аплодисмент». «Зря ты не сыграла вдобавок роль кареты и потерянной туфельки, у тебя бы получилось», – шутит Фредерик.

Из По, города в Пиренеях, который последние годы облюбовали английские и американские туристы и в котором звучит английская речь, открываются английские кафе и книжные магазины, Миллеры направляются в Лионский залив, некоторое время живут в живописной приморской деревушке Аржеле-сюр-Мэр. Оттуда едут в Лурд, в святилище лурдской Божьей матери. Агата никогда еще не видела такого количества нищих, больных, увечных и набожных – Мадонна не отказывает никому. Среди страждущих – и пятидесятилетний Фредерик: последнее время у мистера Миллера пошатнулось не только былое благосостояние, но и здоровье – боли в сердце, почки…

Из Лурда Миллеры перебираются в Париж, а на обратном пути в Англию путешествуют по Бретани и некоторое время живут на овеянном романтикой острове Гернси. К Парижу Агата, кстати говоря, тоже осталась равнодушной: на открытках, уверяет она родителей, Эйфелева башня куда красивее, чем в жизни, шум от транспорта стоит «устрашающий», улицы забиты людьми, да и соотечественников, увы, хватает – мы все по какой-то таинственной логике, когда путешествуем, стараемся держаться подальше от соотечественников. И чем они нам мешают?

В Лондон Агату до Франции еще не возили; в столице она начнет бывать лишь через год, осенью 1897-го, когда Миллеры вернутся из своего затянувшегося заграничного турне. Клара будет ходить по лондонским магазинам, а семилетняя Агата тем временем – заниматься музыкой с некогда знаменитой престарелой немецкой дивой фрейлейн Удер.

Пением и игрой на фортепиано и на мандолине дело не ограничилось. Клара настояла на том, чтобы Агата брала, вдобавок к музыке, уроки танцев. Раз в неделю, по четвергам, она водит дочь в кондитерскую миссис Каллард, где на втором этаже мисс Флоренс Эва Хикки учит девочек танцевать, и Агата (с детства сластена), жадно вдыхая идущий снизу терпкий запах шоколада, танцует вальсы и польки под музыку Иоганна Штрауса. За отсутствием мальчиков танцевать приходилось со сверстницами или, того хуже, – со строгой, никогда не улыбающейся, подтянутой, краснолицей мисс Флоренс, которую девочки называли «подмороженной»; мисс Флоренс отбивала ритм своей маленькой желтой ручкой, за что получила кличку «Метроном».

Урокам музыки и танцев Агата – странная для девочки прихоть – предпочитает крокетные матчи, особенно когда судит их отец, заядлый крокетист. Последнее время, правда, крокет занимает мистера Миллера меньше, чем поиски работы и слабое здоровье. Фредерик, как и жена, мнителен, они регулярно на пару читают медицинские журналы, он скрупулезно ведет счет своим сердечным припадкам: «С апреля 1899 года по июнь 1901-го – пятнадцать припадков, в основном ночью». Ведет счет сердечным припадкам и подробно пишет жене, что́ сказали врачи, успокаивает и ее, и себя: