Мария Стюарт, соперница Елизаветы - Галимов Брячеслав

– Но… – хотел возразить посол.

– Не сметь перебивать королеву! Я слушала вас внимательно! – крикнула Елизавета. – Первый ваш вопрос – доказательство вашего ханжества. Вы хотите уверить нас, что боретесь за святость, вы хотите доказать, что продолжаете дело Спасителя? Ваши слова просто чудовищны. Сколько христиан вы истребили, прикрываясь именем Христа? Когда Генрих Наваррский приехал в Париж на свою свадьбу, вы в одну ночь убили семь тысяч его сторонников, которые знали и почитали Евангелие лучше, чем ваши паписты, – а по всей Франции в течение следующих семи дней было убито двадцать тысяч протестантов.

Двадцать семь тысяч человек за неделю, – не в войне, не при нашествии свирепых турок, а в мирное время, в ходе безжалостной резни христиан – мужчин, женщин и детей, – которую вы устроили! И вы смеете после этого попрекать нас тем, что мы помогаем Генриху? Да если бы он был даже язычником, ему следовало бы помочь из одного лишь сострадания! Однако он не язычник, а истинный последователь учения Спасителя, – в отличие от тупых и бесчеловечных Гизов, которым вы присылаете своих солдат и своё золото.

Можем ли мы не помогать ему, нашему брату по вере, можем ли мы не помогать и другим нашим братьям и сёстрам, которых вы уничтожаете так усердно, что земли Фландрии и Голландии, некогда процветающие, превратились благодаря вашим стараниям в безлюдную выжженную пустыню… Вы обвиняете нас во вмешательстве во внутренние дела вашего государя? – Елизавета зло улыбнулась. – Не вам об этом говорить! Вспомните, сколько заговоров вы устроили в нашей стране с тех пор как при короле Генрихе мы приняли евангелическую веру; скольких людей вы погубили, когда королева Мария отступила от этой веры, а ваш нынешний государь Филипп, бывший тогда её мужем, поощрял Марию к казням наших добрых протестантов!

Среди придворных при этих словах королевы раздались возмущенные восклицания. Дон Бернардино презрительно усмехнулся, не повернув головы в ту сторону.

– Да надо ли углубляться в прошлое, чтобы найти примеры вашего вероломства? – продолжала Елизавета. – Сколько заговоров вы лично устроили против меня, господин посол? Я знаю о трёх, но ведь их было больше? Вы пытались поднять против меня моих подданных, вызвать волнения в стране, свергнуть королеву и, возможно, убить её, – не так ли? Отвечайте!

Придворные Елизаветы зашумели и двинулись к послу. Люди из его свиты схватились за шпаги.

– Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, а завоевывать их! – гордо проговорил посол.

Елизавета подняла руку, призывая придворных к порядку.

– Вы можете оправдать своё предназначение где угодно, но не у нас, – сказала она, обращаясь к дону Бернардино. – Мы не хотим более видеть вас, извольте покинуть нашу страну.

– С большим удовольствием, – сквозь зубы процедил дон Бернардино. – Прикажете передать моему государю всё что вы сегодня говорили?

– Как вам будет угодно.

– Я передам ему ваши слова точь-в-точь, – с угрозой произнёс посол.

– Как вам будет угодно, – повторила Елизавета. – Я вас не задерживаю.

Посол коротко поклонился королеве, стремительно развернулся и пошёл к выходу из зала. Люди из его свиты поспешили за ним, по-прежнему держась за шпаги и озираясь по сторонам.

Подождав, когда испанцы выйдут, Елизавета встала с трона и приказала всем удалиться.

– Сэр Уильям и сэр Френсис, задержитесь! – прибавила она. – Мне надо поговорить с вами. Пойдёмте в зал Совета.

* * *

Зал Королевского Совета был существенно перестроен за последние годы. При Генрихе здесь всё было проще и грубее: два громадных, топившихся толстенными бревнами камина стояли у внешней стены зала, трубы от них выходили на улицу прямо через эту стену; узкие и длинные, похожие на бойницы окна размещались высоко над полом, в их свинцовые рамы была вставлена слюда, которая даже в ясный летний полдень пропускала призрачный свет; гобелены, висевшие на трёх внутренних стенах, поражали своими гигантскими размерами, но рассмотреть что-либо на них было невозможно из-за многолетнего слоя копоти, – по той же причине нельзя было различить рисунки на потолке.

При Елизавете свинцовые рамы заменили на деревянные, вставив в них прозрачное венецианское стекло; камины переместили к внутренней стене, уменьшив их размеры и выведя трубы через потолок, – печники, достигшие значительного успеха в своём ремесле, теперь умели это делать, – кроме того, камины перестали коптить, что позволяло украсить зал, не боясь сажи. Потолок покрыли гипсовой лепниной с геометрическим фигурами и цветочным орнаментом; панелями из светлого дуба закрыли стены, а их стыки были спрятаны под изящными пилястрами; над порталом с креслом королевы был помещён расписанный яркими красками герб королевской династии, – на нём, в сине-белом поле переплелись в объятиях красного дракона алая и белая розы.

Этот герб избрал себе Генрих Седьмой, дедушка Елизаветы, первый король династии Тюдоров; он пришёл к власти после долгой междоусобицы, в которой одни дворяне сражались под знаком Алой розы, а другие – под знаком Белой. Оба враждующих лагеря воевали с таким усердием, что почти полностью истребили друг друга, а заодно до основания разорили страну. Дедушка Елизаветы сумел выплыть на волне этой смуты и добыть королевскую корону; злые языки утверждали, однако, что новый король происходит из рода свинопасов. Герб должен был опровергнуть эти сплетни: красный дракон был древним знаком рода Тюдоров, – этот род владел обширными землями в стране, когда тут ещё не было ни англов, ни саксов, ни норманнов; а переплетённые в лапах дракона алая и белая розы напоминали о том, что знатные семейства Англии, дотоле смертельно враждовавшие друг с другом, примирились именно под властью Генриха Тюдора.

– Мой царственный брат Филипп хочет разорвать переплетённые розы, – сказала Елизавета, усаживаясь в обитое шёлком кресло и взглянув на герб. – А пуще того, ему хотелось бы сжечь их и развеять пепел по ветру. У него прямо страсть какая-то сжигать всё и всех.

Сэр Ульям позволил себе улыбнуться:

– Это болезнь, ваше величество.

– Вы думаете, милорд? – засмеялась Елизавета. – Может быть, может быть… Рассказывают, что будучи ребёнком, Филипп сжигал на кострах кошек и собак, – а когда вырос, принялся за людей. Однако по его виду не скажешь, что он жесток: у него приятная внешность, любезное обхождение, учтивая речь. Не говорю уже о его образованности: он перечитал все сколь-нибудь известные книги, знался с лучшими умами Европы, ему посвящали свои труды ученые и писатели. Помню, когда он женился на моей сестре Марии и приехал жить к нам, я был потрясена глубиной его суждений; я не знала и сотой доли того, что знал он. Вот и решайте после этого: то ли болезнь порождается высоким умом, то ли высокий ум порождается болезнью.

– Однако вы совершенно здоровы, ваше величество, – возразил сэр Уильям.

– То есть глупа? – с усмешкой взглянула на него королева.

– Ваше величество! – возмущенно воскликнул сэр Уильям.