Азенкур - Бернард Корнуэлл

Прохожие, впрочем, не вглядывались: с вооруженными людьми в гербовых налатниках хлопот не оберешься, а уж тем более со стрелками. Пусть при них нет луков, но с первого взгляда на широкие плечи становится ясно, что каждый из таких оттянет тетиву боевого лука на добрый ярд и не поморщится.

Лучников в Лондоне боялись, и этот страх, едкий, как вонь нечистот, и стойкий, как запах древесного дыма, пропитывал собой все улицы, заставляя обывателей накрепко запирать двери. Даже попрошайки куда-то подевались, а немногие смельчаки, отваживающиеся выйти из дома — их-то россказни и породили страх, — норовили прошмыгнуть мимо стрелков по дальнему краю дороги.

— Господи ты боже мой, — длинно выдохнул Ник Хук, нарушая общее молчание.

— Хочешь молиться — иди в церковь, выродок, — огрызнулся Том Перрил.

— Сначала нагажу твоей матери на голову, — буркнул Хук.

— Заткнитесь оба, — вмешался Уильям Сноболл.

— Чего мы тут высиживаем? — проворчал Хук. — Сдался нам этот Лондон!

— Сидишь себе — ну и сиди, не ной, — осадил его Сноболл.

Харчевня стояла на углу тесной улочки, выходившей на торговую площадь. Вывеска гостиницы — резное раскрашенное изображение быка — свисала с мощного бруса, отходящего от фронтона здания и опирающегося на крепкую стойку, врытую в землю посреди площади. Вокруг площади тут и там виднелись лучники в гербовой одежде, прибывшие в Лондон по приказу своих господ. Самих господ, впрочем, здесь никто не видел. Два священника, тащившие по охапке пергаментных свитков, пробирались по дальней стороне улочки, косясь на лучников. Где-то в городе ударил колокол. Том Перрил сплюнул, и один из священников чуть не споткнулся.

— Господи, чего ж мы тут торчим-то? — простонал Роберт Перрил.

— Господь не скажет, — процедил Сноболл. — Хотя, говорят, наше дело Ему явно угодно.

Богоугодное дело состояло в том, чтобы охранять угол между улицей и рыночной площадью, преграждая путь в обе стороны и женщинам, и мужчинам. Приказ не относился к священникам, конным рыцарям и знати — только к простому люду, а простому люду и без того хватало ума сидеть по домам. Какие-то оборванцы тащили на площадь семь ручных повозок с дровами, бочками, камнями и длинными бревнами, но так как оборванцев сопровождали конные латники в накидках с королевским гербом, то стрелки даже не дернулись их окликнуть.

Дородная девка с изрытой оспой физиономией вынесла лучникам пива из харчевни и разлила по кружкам, с тем же безразличным видом застыв на месте, когда Сноболл полез ей под юбки. Дождавшись, пока он выпростает руку, она протянула ему ладонь.

— Нет уж, милашка, — ухмыльнулся тот. — Я сделал тебе одолжение, так что причитается не с меня, а с тебя.

Девка повернулась и ушла. Майкл, младший брат Хука, старался не отрывать глаз от столешницы. Глядя на его смущение, Том Перрил ухмыльнулся, но промолчал: задирать добродушного Майкла, который никогда не обижался, было бессмысленно.

Королевские латники остановили повозки в центре площади и теперь стоймя укрепляли два высоких столба в двух бочках, набитых камнями и щебнем. Кто-то из латников, проверяя столб на прочность, налег на него всем телом. Столб устоял — работа, видимо, была сделана на совесть. Латник спрыгнул на землю, и оборванцы рабочие принялись раскладывать вокруг бочек вязанки дров.

— Королевские дрова горят ярче, — ухмыльнулся Сноболл.

— Правда? — тут же откликнулся Майкл, который верил любому слову. Никто из лучников ему не ответил.

— Наконец-то, — проговорил вместо этого Том Перрил.

И Хук увидел на дальнем краю площади небольшую толпу, появившуюся из церкви: обычного вида люди, почему-то окруженные солдатами, монахами и клириками. Один из священников направился к «Быку» — харчевне, у которой сидели лучники.

— А вот и сэр Мартин, — объявил Сноболл, будто остальные могли его не узнать.

Хука при виде священника передернуло от ненависти. Тощий, как угорь, тот приближался размашистой походкой, на ходу склабясь все шире и не отрывая от стрелков по-всегдашнему назойливого взгляда странных глаз, которые, как говаривали, смотрели прямиком в мир иной; правда, в рай или в ад — тут мнения расходились. Хукова бабка на этот счет была категорична: «На нем след зубов преисподнего пса, — повторяла она. — Родись он простолюдином, его бы уже повесили».

Лучники нехотя поднялись с места, приветствуя священника.

— Ну что, готовы творить Божье дело? — заговорил, подойдя, сэр Мартин. Его черные волосы поседели на висках и поредели на макушке, недельная седая щетина покрывала длинный подбородок, словно иней. — Нужна лестница, за веревками уже пошел сэр Эдвард. Дворянство на побегушках — залюбуешься, а? Найдите где-нибудь длинную лестницу.

— Лестницу? — переспросил Уильям Сноболл так, будто впервые слышал о такой диковине.

— Длинную, чтоб достала до перекладины. — Сэр Мартин дернул головой в сторону бруса, на котором болталась вывеска с быком. — Длинную, — вновь повторил он с отсутствующим видом, словно уже забыл, что здесь делает.

— Поищите лестницу, — велел Уилл Сноболл двоим лучникам. — Длинную.

— Короткие слишком коротки для Божьей справедливости. — Сэр Мартин, вновь оживившись, потер тощие ладони и взглянул на Хука. — Что-то ты бледен, Хук. Заболел? — спросил он с радостной надеждой, словно Ник Хук собирался помереть прямо у него на глазах.

— Пиво тут подозрительное, — ответил Хук.

— Это потому что пятница, — сообщил священник. — В постный день надо воздерживаться от пива. Твой покровитель, святой Николай, по средам и пятницам отказывался от материнской груди — учись, Хук! Не положено тебе удовольствий в постные дни: ни пива, ни забав, ни грудей — и так будет всегда. А почему, Хук, почему? — Длинное лицо сэра Мартина перекосила злорадная усмешка. — Потому что ты вскормлен от отвислых грудей порока! И детей ее не помилую, говорит Писание, ибо блудодействовала мать их!

Том Перрил хихикнул.

— Какие будут распоряжения, святой отец? — устало спросил Уилл Сноболл.

— Творить Божье дело, мастер Сноболл, святое Божье дело. Ступайте.

Лестницу нашли как раз к тому времени, когда на площади появился сэр Эдвард Дервент, удерживая на широких плечах четыре мотка веревки. Сэр Эдвард, сильный и коренастый, был латником и носил накидку с полумесяцем и звездами, как у стрелков, только почище и поярче. Лицо его было изуродовано в битве при Шрусбери, когда ударом алебарды ему раскроили шлем, проломили скулу и отсекли ухо.

— С колоколов сняли, — объяснил он, сваливая на землю тяжелые петли веревок. — Вяжите их к перекладине, я не полезу.

Сэр Эдвард командовал латниками лорда Слейтона, и уважали его не меньше, чем боялись.

— Хук, давай ты! — велел сэр Эдвард.

Хук, взобравшись на лестницу, стал привязывать к брусу колокольные канаты тем же узлом, каким привык крепить пеньковый шнур вокруг зарубок на концах лука. В отличие от шнура, толстые канаты поддавались с трудом. Закончив, Хук соскользнул вниз по последней привязанной веревке, показывая, что узлы закреплены надежно.