Малькольм - Джеймс Парди

— Что это? — удивился Малькольм.

— Кора всегда хочет начать прежде, чем я договорю, — Эстель напомнил себе, что Малькольм был необычным гостем. — Мы всегда предлагаем посетителям развлечение, — Эстель пустился в объяснения, попутно смахнув пару крошек, прилипших к его жакету и бриллиантам. — Вокруг меня так много артистов, еще со времен похоронного бюро… И откровенно говоря, я чувствую себя в долгу перед ними.

— Вы должно быть очень… обеспечены, — сказал Малькольм, почувствовав, что от него ожидается какой-нибудь комплимент.

Эстель Бланк сдержанно улыбнулся:

— Что ж, Малькольм, я люблю чувствовать себя, как говорят мои белые друзья, комфортабельно. Но богатство — это совсем другая материя, — и он постучал Малькольма по колену одной из неиспачканных ложек.

— Я слышал, — продолжил Эстель Бланк, — от мистера Кокса, что вы потеряли дорогого вам отца? Я прав?

В этот момент Малькольму показалось, что впервые за весь вечер он сумел уловить манеры и повадки настоящего гробовщика в голосе и жестах мистера Бланка, особенно в движениях глаз и рук.

— Да, — медленно ответил Малькольм, — смерть или исчезновение моего отца (что в самом деле случилось, не известно никому) оставила меня почти без поддержки.

— Тем не менее, это очень славно, — Эстель заговорил теперь в нос, — что с точки зрения комфорта он оставил вас, скажем так, в очень уютных обстоятельствах.

Малькольм подвинулся в кресле и был уже готов ответить на это заявление, когда громкие хлопки донеслись из-за той же ширмы.

— Извините меня, — сказал Эстель Бланк холодным, но величавым тоном, — но кажется, мы собираемся начать.

Эстель подошел к высокой полке над камином, взял небольшую коробку, вынул из нее миниатюрный продолговатый диск, положил его на горелку, принюхался и быстро занял место рядом с Малькольмом.

— Кора Налди всегда настаивает на благовониях для своего номера, — объяснил Эстель. — Кажется, я говорил вам, что она пела в моем похоронном хоре.

Малькольм кивнул.

Рука Эстеля Бланка легла на выключатель, хозяин осторожно коснулся его, и свет в комнате ощутимо потускнел. Из какого-то угла комнаты раздался звук гонга.

Белая рука отодвинула ширму, заслонявшую часть комнаты от Малькольма и Эстеля, и за ширмой показалась пара тяжелых занавесей. Они внезапно расступились, и собеседники оказались лицом к лицу с Корой Налди.

Позднее Малькольм никогда и никому не мог рассказать, кто и что такое эта Кора Налди. Иногда он даже не был уверен, что им пела женщина, такой низкий у нее был голос. Он не мог сказать, белокурые у нее волосы или платиновые, была она такого цвета, как Эстель, или белая, как он сам. Она пела и танцевала в свободных шалях, а также произносила какой-то речитатив, когда горло ее уставало от песенных номеров.

Одна песня, которую Кора спела дважды или трижды, звучала так:

Скажи, сюда ты приезжал?

Скажи, ты здесь бывал?

Теперь скажи, а что ты делал, когда ты здесь бывал?

Черешней торговал?

Черешней сладкой торговал?

Как бы то ни было, внимание Малькольма к певице постоянно нарушалось тем, что в течение всего представления Эстель Бланк заговаривал с мальчиком и объяснял, что вся музыка для песен Коры написана им.

Из-за крепкого запаха благовоний, чрезмерно густого испанского шоколада, из-за песен Коры и замечаний Бланка, этой одновременной звуковой бомбардировки, Малькольм стал — как Эстель Бланк рассказал всем позднее — невосприимчивым.

И правда, Малькольм, должно быть, задремывал время от времени, потому что немного спустя его разбудил глубокий голос Эстеля Бланка, который обращался к одному только мальчику: маленькая китайская ширма вновь была растянута, от занавесей не осталось и следа, и с ними исчез запах благовоний, а также голос и сама персона Коры Налди.

— Я удивлен, — Малькольм услышал баритон Эстеля Бланка, — вашей холодностью, отстраненностью и невосприимчивостью. — И Эстель принялся обсуждать, кажется, сам с собой, хотя и вслух, не вызвана ли холодность со стороны Малькольма «расовым происхождением» Эстеля, а может быть, и предрассудками Малькольма в отношении профессии Эстеля, которую редко рассматривают как эстетичную, хотя, как Бланк поспешил отметить, дело гробовщика, вероятно, самое эстетичное из всех профессий и уж наверняка самое востребованное.

— Но я не знаю, что вы называете восприимчивостью! — прокричал Малькольм, ухватившись за одно это слово из реплики Эстеля. — И вы нравитесь мне, Эстель. Я готов забыть, что вы — гробовщик, или похоронный мастер, или… или… абиссинец, или кто угодно еще!

— О Боже, — взмолился Эстель. Он немедленно поднялся с кресла, из которого он вел беседы, и начал в спешке мерить ногами комнату, повторяя сакральные формулы досады.

— Не обращайте внимания, сэр, на то, что я сказал, — попросил его Малькольм, — особенно, если вас что-то обидело!

Эстель только покачал головой, показывая, что Малькольм опять допустил промах, и продолжил свою ходьбу и восклицания.

Затем, видимо, смягчившись, мужчина сказал:

— Ну конечно, Малькольм, ваш возраст. К этому, естественно, все сводится.

Гроза отступила, и Эстель рассмеялся.

Подступив к Малькольму, он открыл мальчику челюсть, взглянул на его зубы, а потом, запрокинув ему голову, внимательно вгляделся в глаза.

— Вам не больше четырнадцати! — установил Эстель. — Мистер Кокс говорил, что вам уже пятнадцать!

Снова шагая по гостиной, Эстель продолжил:

— Но какая по сути разница: пятнадцать, или четырнадцать, или двенадцать. Я с детства жил среди взрослых и, более того, перезрелых, если можно так выразиться. — Черный мужчина засмеялся с театральной горечью. — Боюсь, что я забыл, что на свете бывает юность: в вашем случае, дорогой Малькольм, почти младенчество…

Он внезапно подошел к Малькольму и взял мальчика за руку.

— Приходите через двадцать лет, и мы поймем друг друга, — сказал Эстель и довольно поспешно повел его к двери.

— Но мне так хочется прийти к вам снова, — проговорил Малькольм. — Я… получил такое удовольствие, сэр. Для меня это было как… путешествие.

— Путешествие? — проговорил с сомнением Эстель Бланк. — Нет, боюсь, что я не смогу увидеться с вами скоро, а может быть, и вообще не смогу, — и он подтянул рукава жакета.

— Разумеется, мне лестно, — продолжил Эстель, — что мистер Кокс подумал обо мне, устраивая ваше знакомство с большим миром. Но незрелые люди не моя стихия. В этом я тверд. Это не моя стихия… Приходите, как я и сказал, через двадцать лет!

Вступив в круг более обширный, чем тот, который так долго давали скамья и отель, Малькольм не хотел, чтобы дверь дома Эстеля Бланка закрылась за ним. Он стоял на пороге столько, сколько позволяли приличия; потом, видя, что длить визит невозможно, шагнул на тротуар и — как мальчик рассказал мистеру Коксу назавтра — тотчас оказался в раскрытых объятиях полицейского.