Лики любви и ненависти. Бег зайца через поля - Себастьян Жапризо

— Вам не нравится со мной? — сказал он.

Теперь она избегала его взгляда, опустила глаза, по лицу растекся румянец. «Она будет разыгрывать передо мной робкую, то и дело краснеющую машинистку», — подумал он. Но он знал, что она не играет. Она стояла перед ним, словно загипнотизированная бутылкой, которую держала в руках и машинально покачивала.

— Вы прекрасно знаете сами, — сказала она.

И внезапно ее голос перестал быть сухим, наполнился грустью и нежным спокойствием.

— Мне тоже нравится быть с вами, — повторил он.

У нее снова появилась эта улыбка, будто она надсмехалась сама над собой, и тотчас же исчезла. Он хотел взять ее за руку, но она ее убрала. Когда она посмотрела на него, он не сумел прочесть в ее взгляде ни враждебности, ни удивления, ни горечи. Но был уверен, что, скажи он еще слово, она зарыдает. Он наклонился вперед:

— Ну, что с вами? — сказал он.

Она снова попятилась, пожала плечами. Черты ее лица заострились, слезы подступали, и он был счастлив, что увидел ее такой — нелепо застывшей посреди комнаты с проклятой бутылкой в руках. Она должна заплакать, черт возьми, нужно, чтобы она расплакалась.

— Сами знаете, — сказала она.

Она покачала головой с какой–то яростью.

— До чего же я хороша собой!

Она снова пожала плечами, потом внезапно рухнула в кресло, вжавшись в подушки своим крупным телом, уткнувшись лицом в спинку, и стала безудержно плакать, закрывая голову руками.

Поль не шелохнулся.

В нем бурлила незнакомая ему радость, и на секунду пред ним предстало лицо матери — алчущее и удовлетворенное. Наверное, теперь такое лицо было у него, то самое выражение, с каким она, как охотник, следила за ним, спящим, по вечерам.

Она перестала плакать. Вероятно, чувствовала неловкость от наступившей тишины, но, казалось, не торопилась прерывать ее. Она по–прежнему сидела, уткнувшись в спинку кресла, и казалось, никогда так и не осмелится повернуться к нему.

— Простите меня, — сказала она наконец.

Два чуть слышных слова жалобным голосом. Затем, не взглянув на него, она встала и вышла из комнаты. Он допил свой бокал, не отрывая глаз от опустевшего кресла. Сделал усилие, чтобы подавить кашель. В соседней комнате из крана текла вода. Она наверняка вернется, улыбаясь, и все будет навеки забыто. Ни он, ни она больше не заговорят об этой сцене.

Он поставил бокал, встал и подошел к окну. Небо над крышами потемнело. Дождь еще не шел, но собирался. Он мгновенье созерцал улицу. Когда услышал, что девушка вернулась, он с улыбкой обернулся.

Она тоже улыбалась.

Позже они отправились вдвоем в чайный салон над портом. Когда они вошли, в зале было пусто, их встретила девушка в розовой форме. Они сели за столик, друг против друга, возле окна. Море за окном было фиолетовым и сливалось с небом. Всю неделю шел дождь, и в порту было безлюдно.

— Все в порядке? — сказал Поль.

У нее покраснели глаза, и официантка с интересом ее разглядывала. Чужие слезы — занимательная тайна. Почему она, почему не я? Погода тоскливая, окружающий мир тоже.

— В порядке, — сказала Симона.

Она поставила локти на стол, подперла подбородок руками и посмотрела на него собачьим взглядом. Пирожных она не хотела, была не голодна. Когда он раскашлялся — безнадежно нескончаемый приступ, — она отвернулась, сделала вид, что разглядывает порт через окно.

— Простите, — сказал он.

Но на этом игра в прятки закончилась, и он это знал. «Простите меня, простите меня», оружие брошено, вы вступаете в бесконечный круг, все сказано. Он попытался представить себе лицо матери, когда сообщит ей, что даже под страхом смерти она не разделит с ним могилу, что появилась другая. Одно мгновенье, сказал он себе, одно мгновенье — и вся жизнь. Уже несколько дней у него в голове вертелась эта фраза. Но, наверное, это звучит по–идиотски.

— Вы очень бледный.

— Не обращайте внимания, — сказал он, — мор ской воздух мне не на пользу.

— Почему же вы не уедете?

— Я тоже себя об этом спрашиваю. Наверное, из–за матери. А теперь я остаюсь из–за вас.

Застывшее лицо, до чего застывшее.

— Не говорите глупостей.

— Вы прекрасно знаете, что это правда, — сказал Поль.

Она пила чай. Когда поставила чашку на стол, то снова отвернулась к окну и вытерла рот крохотным белым платочком.

— Вы любите корабли и море, вы сами мне говорили.

— Это правда, — сказал Поль.

Но она, наверное, ждала другое.

— Я вас тоже люблю, — сказал он.

Она не смотрела на него, у нее дрожали губы. Официантка в розовом в глубине зала, вероятно, подглядывала за ними, но это теперь уже не имело значения.

— Я не понимаю, — сказала Симона, — почему вы надо мной смеетесь?

Он через стол взял ее руку и нежно сжал. На какое–то мгновенье ему стало жалко ее и жалко себя. Лицо девушки отчетливо отражалось в стекле, приближалось к нему, нелепо взволнованное. Она не убрала руку, наклонилась вперед, волосы падали ей на глаза.

— Я люблю вас, — повторил он.

— Прошу вас.

— Я люблю вас.

Она поднялась, взяла сумку и молча встала возле стола, в своем отчаянии она выглядела гротескно. «Огромная бесцветная и безжизненная масса, — сказал он себе, — что–то омерзительное и одновременно недочеловеческое».

— Не уходите.

Она потрясла головой, стараясь не слушать его:

— Прошу вас.

Шепот, всего лишь шепот, но снова ему стало жалко ее, жалко себя, жалко их обоих вместе, одинаково одиноких. На улице уже несколько минут шел дождь, но они этого не замечали. Капли мелко и отрывисто барабанили по стеклу, и в помещении стало темнее.

— Сядьте, — сказал он. — Мне нужно с вами поговорить.

— Разве вы не видите, какая я? — сказала она. — Почему вы надо мной смеетесь?

Она взглянула на официантку и направилась к выходу.

— Вы не пойдете под дождь, — сказал Поль, поднимаясь. — Ведите себя разумно.

Но она уже вышла, и он увидел через окно, как она прошла, опустив голову. Он подозвал официантку, расплатился и тоже вышел. Она шла быстро, ему пришлось побежать — кашель, кашель, снова кашель, — чтобы догнать ее.

— Ну что с вами, в конце концов, — сказал он, схватив ее за руку. — Неужели мы так и будем гоняться друг за другом? На самом деле все так просто.

— Оставьте меня, — сказала она, — оставьте!

Но он не отпустил ее.