Домой, во Тьму - Антон Мякшин

Топорик передернул плечами и сплюнул через решетку.

В углу его камеры зашевелился сумрак.

– Головастик! – радостно вскинулся Топорик, забыв даже о том, что еще минуту назад, оглядевшись, никого рядом с собой не заметил.

Но это был не Головастик.

Сначала вспыхнули желтые, словно кошачьи, глаза, ярко распоровшие темноту, потом к решетке беззвучно подвинулся длинный и тонкий силуэт.

Топорик обомлел.

Он уже пообвыкся в темноте и теперь мог видеть того, кто стоял перед решеткой. Человек не был высок, как Топорику показалось вначале. Роста он был среднего, но прямо и высоко держал голову, оттого вид имел несколько надменный: тело натянуто, как тетива лука, словно на спине этого человека что-то этакое было и это что-то он привык прятать от посторонних глаз. Черты лица его были тонкие и резкие: подбородок выдавался далеко вперед, длинный нос клювом загибался книзу; волосы серые, будто седые, ниспадали ниже плеч, тяжелые и жесткие, словно иглы, они, казалось, никогда не могли спутаться. А глаза… тут Топорик невольно подумал о том, что это лишь в сумерках они ярко-желтые, а при свете, должно быть, совершенно прозрачны, как стекло. А возраст незнакомца вот так сразу и не определишь… Может, двадцать лет, а может, и сорок. Лицо безбородое, кожа на нем гладкая, как у женщины…

Незнакомец – тело его окутывал черный плащ – скользнул по Топорику вопрошающим взглядом и приложил палец к губам. Мальчик с готовностью отполз подальше – в темный угол. Сердце его забилось сильнее, он не разумом, а инстинктом, отточенным за год ночной работы на Гюйсте Волка, понимал: нужно замереть, не двигаясь и даже не дыша, а лучше всего вообще закрыть глаза и не смотреть на то, что сейчас произойдет. Непонятно почему, но он был твердо уверен, что произойдет, хотя и не знал – что; но не смотреть не мог.

Незнакомец наклонился и выпрямился. В пальцах его появилась соломинка. Держа соломинку в левой руке, правую он запустил в шевелюру, поискал там и резко дернул. Когда он вкладывал волос в полую соломинку, Топорик углядел – волос почти не гнулся, точно и на самом деле был очень тонкой и длинной иглой.

После этого незнакомец двинул раскрытой ладонью в перекрестье железных прутьев. Решетка загудела.

Тотчас послышались торопливые шаги. В коридоре заметались, разгоняя тени, отблески факельного света. Незнакомец сунул соломинку в рот, сжал ее губами.

Тюремщик, подбежавший к камере, был кряжист, лыс и безнос – на месте носа, в середине круглого лица, темнел отвратительный лохматый провал. Безносый остановился у противоположной стены широкого коридора, держа в одной руке факел, а в другой – короткое копье с небольшим крюком под наконечником.

– Не кричать, не шуметь, не… – бесцветно глядя сквозь решетку, начал он гундосо, но незнакомец коротко выдохнул через соломинку, как плюнул, и тюремщик прервался на полуслове, скосив глаза на серебряный волосок, впившийся ему под нижнюю губу.

Топорик вжался в угол. Что сейчас будет! Безносый, защищенный решеткой, вооруженный копьем с крюком, конечно, не снесет такого оскорбления – и в тесной камере от его злости никуда нельзя будет деться.

Но тюремщик молчал, не двигаясь. Взгляд его потухал, за минуту потух совсем. Тогда незнакомец – он смотрел прямо на тюремщика – медленно наклонился. Безносый, повторяя его движение, легко сломался пополам, а когда выпрямился, в руках его был лишь факел – копье осталось лежать на полу.

Незнакомец поднес руку к поясу и перевернул ладонь тыльной стороной вверх.

Тюремщик снял с пояса ключ.

Незнакомец шагнул к решетке и, держа руку на уровне живота, покрутил сжатыми в горсть пальцами.

Безносый ровно вставил ключ в замочную скважину, почти незаметную, с тихим скрежетом повернул ключ… Незнакомец сделал шаг назад – и тюремщик снова отошел к стене. Факел он держал слишком близко к себе, пламя обжигало ему подбородок, трещала, скручиваясь, короткая щетина усов и бороды, но безносый словно не чувствовал ни боли, ни жара.

Незнакомец всплеснул руками, будто стряхивал с них капельки воды – тюремщик чуть вздрогнул, но позы не изменил. Тогда незнакомец легонько толкнул решетку, в середине которой обнаружилась решетчатая же дверь и, не оглядываясь на Топорика, вышел в коридор.

И совершенно беззвучно, ступая точно не по каменному полу, а по воздуху, скрылся за поворотом.

Топорик сумел сбросить с себя оторопь только через минуту. На подбородке тюремщика, сквозь сгоревшую уже щетину, расплывался багровый ожог. Топорик выскользнул в коридор, поколебавшись, отвел руку с факелом чуть вниз. Безносый смотрел мимо него. Топорик прикрыл за собою решетчатую дверь и, стараясь не шлепать по полу босыми ногами, побежал по коридору. Поднявшись по винтовой лестнице из подвала, он наткнулся на стражника, который в обнимку с копьем сидел прямо на полу. На его поясе висел кинжал, наполовину вынутый из ножен. Топорик поискал глазами и нашел тонкий волосок, торчащий у стражника с левой стороны шеи.

Мальчик метнулся к окну. Ставни были закрыты изнутри на крючок. Откинув крючок, Топорик выглянул наружу. Под молочным светом громадной луны отливали холодным рыбьим блеском камни городской стены. До нее было метра четыре с половиной вдаль и вниз.

Слишком далеко. В иных обстоятельствах мальчик ни за что не решился бы на такой безумный прыжок, но теперь рассуждать и медлить было опасно. Мелькнула где-то в глубине сознания мысль, что этот странный тип с волосами-иглами прыгнул бы, не думая, но почему-то не ушел на свободу, а направился дальше – в глубь дома-башни Лансама.

Топорик, взлетев на подоконник, глубоко вдохнул, сжался и, закусив губу, прыгнул. Ледяной ночной воздух больно хлестнул по лицу. Топорик врезался грудью в кромку стены, со стоном заскреб ногтями крошащийся камень – но не удержался и, отчаянно вскрикнув, провалился вниз. За несколько ужасных секунд свистящего полета его тело безвольно перевернулось дважды, и Топорик, ожидавший последнего удара о землю, ухнул во что-то мягкое и упоительно душистое.

Там, наверху, на городской стене уже перекликались потревоженные стражники. Топорик свалился с повозки со свежескошенным сеном и, прихрамывая, заковылял вдоль по улице. До Обжорного тупика он добрался к рассвету.

…Он был волен выбирать для себя любое из человеческих имен, но ему больше нравилось Николас. Скорее всего, потому, что под этим именем узнала его Катлина.

Николас прошел темным коридором, трижды останавливаясь у закрытых дверей, за которыми не было никого. Свернув, где сворачивал коридор, он оказался на лестничной площадке. Узкая винтовая лесенка вела вниз и вверх. Николас прикрыл глаза. Снизу пахло прелой чечевичной похлебкой – очевидно, там находилась кухня. Невкусно питается священник. Укрощает, как и полагается по сану, плоть. Зато ревностно заботится о душе… – Николас усмехнулся – своей и ближних.

Он поднялся на несколько ступеней вверх, снова остановился. Закрыл глаза и повел носом. Запах мирра и нечистых простыней, смешиваясь, наводил на мысль о черве, обвившемся вокруг золотой цепи. Значит, туда – наверх. Там наверняка спальня.