Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний - Кэтрин Кетчем

Уже не в первый раз адвокат говорил мне, что в попытках сформировать доказательную базу против обвиняемого полиция и прокуроры заходят слишком далеко. И причиной этого, в большинстве случаев, не является злой умысел или простая некомпетентность. Когда полиция и прокуратура скрывают свидетельские показания, искажают факты или давят на свидетелей, они делают это потому, что совершенно уверены в том, что они арестовали «того самого» человека и теперь обязаны сделать все для того, чтобы правосудие свершилось. Когда они говорят себе: «Мы закрыли того, кого нужно, нельзя допустить, чтобы он свободно разгуливал по улицам», они, возможно, даже не осознают, что сокрытие улик или легкое искажение фактов — это плохой, неправильный поступок. Но проблема не только в этом — они еще и дезинформируют свидетелей, так что те начинают игнорировать собственные сомнения и опасения и уверенно заявляют в суде, что они абсолютно убеждены в том, что подсудимый и есть настоящий преступник. Понятно, что в подобных условиях риск осуждения невинного человека заметно возрастает.

Как сказал еще в XVI веке Фрэнсис Бэкон, «ибо как только суд встает на сторону несправедливости, закон становится государственным преступником, а человек человеку волком». Я помню слова великого правоведа XIX века Уильяма Блэкстоуна, который утверждал, что лучше отпустить десять виноватых, чем осудить одного невиновного. И я помню простые и горестные слова Филиппа Карузо, ложно обвиненного в вооруженном ограблении в 1938 году: «Когда ты виновен и в тюрьме, все в порядке. Ты можешь спокойно спать ночью. Но я был невиновен, и непрерывно думал об этом, и не мог спать спокойно».

Наша система уголовного правосудия не вполне надежна, не имеет специальной защиты от неумелого обращения с ней и дает сбои чаще, чем может показаться со стороны. Например, она дала сбой в деле Изадора Циммермана. Тюремные служащие принесли ему последнюю трапезу, позволили выкурить сигарету, срезали ему волосы и даже сделали разрез в штанине для электродов, которые присоединяются к электрическому стулу. Потом они оставили его с семьей, чтобы они могли все вместе поплакать, помолиться и попытаться найти в себе силы достойно встретить последнее событие в его жизни. Но за несколько минут до назначенной казни ему объявили, что смертный приговор заменен на пожизненное заключение.

Циммермана обвинили, судили и признали виновным в убийстве полицейского в Нью-Йорке во время ограбления 10 апреля 1937 года. В тюрьме Циммермана избивали охранники, он потерял правый глаз в драке с другим заключенным и однажды даже пытался покончить с собой, разбив себе голову о стену своей камеры. Его мытарства продолжались четверть века, и все это время он настаивал, что он невиновен и находится в заключении по ложному обвинению окружного прокурора. После того как он отсидел в тюрьме более двадцати четырех лет, с помощью лабораторных методов, которые в те, прежние годы, когда его судили, еще не были доступны, удалось доказать, что Циммерман не мог совершить то преступление, в котором его обвинили.

В 1983 году, через сорок четыре года после того, как Циммерман должен был умереть на электрическом стуле, Претензионный суд штата Нью-Йорк присудил этому бывшему швейцару миллион долларов — одну из самых крупных в истории США компенсаций, полученных за противоправное лишение свободы. Но это, естественно, не могло утешить Циммермана. «Я не видел, как растет моя семья, мои племянники и племянницы, — сказал он репортеру, узнав о решении суда. — Я был лишен великой любви матери и отца. Я сам отчаянно хотел быть отцом — и не стал им. У меня нет никаких доходов. Я калека. Я совершенно опустошен. Весь этот кошмар останется со мной до конца моих дней. Никакая сумма не сможет компенсировать то, что я потерял и что никогда и ничем не удастся заменить».

Система правосудия дала сбой и в случае с Фрэнсисом Хемауэром, которого в 1971 году жертва изнасилования, имевшего место тремя годами раньше, опознала как человека, изнасиловавшего ее. После восьми лет тюремного заключения Хемауэр был освобожден, потому что анализы крови показали, что у настоящего преступника была кровь группы B, а у Хемауэра — группы А.

Система дала сбой и в деле Натаниэля Уокера, тридцатитрехлетнего фабричного рабочего, которого жертва изнасилования выбрала из представленной ей группы и который был заключен в тюрьму почти на десять лет — до тех пор, пока данные лабораторного анализа не показали, что он не мог совершить это преступление.

Были неправедно осуждены Рэндалл Адамс, Роберт Диллен, Ларри Смит, Фрэнк Маккенн, Ким Бок — этот список очень длинный, но вам эти имена все равно ничего не скажут, и они ничего для вас не значат. У нас избирательная и короткая память на невинных людей, чьи жизни были перечеркнуты указательными пальцами ошибшихся свидетелей. Мы воспринимаем такие случаи как отклонения, неизбежные потери. «Идеальных систем не существует, — говорят мне люди. — Ошибки время от времени случаются и будут случаться впредь». Я смотрю на них и молчу. Будь это твоя жизнь, хочу я спросить, едва сдерживая ярость, ты бы удовольствовался тем, что это назвали бы «просто ошибкой»?

И тут меня перебрасывают обратно в настоящее: судебный пристав распахивает двери в зал суда, и публика возвращается на свои места. Я следую за всеми, иду по проходу и, открыв невысокую дверцу, поднимаюсь по ступенькам в свой деревянный короб. Обращенная лицом к залу, услышав стук судейского молотка, я быстренько отбрасываю мои личные воспоминания и прибегаю к другим зонам хранения информации, в которых содержатся результаты моих тренингов и мои знания о памяти и восприятии информации. Прокурор стоит, просматривая вопросы, которые он намерен мне задать. Я выпрямляю спину и делаю глубокий вдох. Сейчас мне необходимо быть настороже и в полной готовности. Потому что от этого зависит будущее человека.

Я мельком еще раз смотрю на подсудимого, сидящего на своем месте за столом защиты. Так виновен он или нет? Когда-то один адвокат сказал мне, что он никогда не позволяет себе думать об этом, потому что это может повлиять на качество его работы, главная цель которой — защита интересов клиента. «Но почти все они виновны», — добавил он. Замечу, что этот адвокат представлял интересы несчастного Стива Тайтуса, ставшего жертвой ошибочного опознания. Я помню эпизод из фильма «Верящий в правду» (True Believer), в котором известный адвокат, роль которого исполняет Джеймс Вудс, беседует с идеалистически настроенным молодым юристом. «Итак, вы хотите быть адвокатом? — спрашивает он горестно-саркастическим тоном. — Тогда вам следует знать: все они виновны». Но, согласно голливудской традиции, циник сталкивается с человеком, которого посадили в тюрьму за преступления, которых он не совершал, и в дальнейшем, борясь за справедливость, этот адвокат вновь обнаруживает истинную страсть к своей профессии.

Я знаю, что на самом деле невиновный человек входит в зал суда и садится именно так, как сидит сейчас в зале суда этот подсудимый, беспомощный, безо всякой надежды, с расширенными глазами, и его страх переходит в панику. Ведь невиновный входит в зал суда без нимба над головой и без белого облака. Наоборот, на нем как бы проступает печать вины, он выглядит (и сам смотрит) как виновный, от него прямо-таки веет виной, и, когда свидетель указывает на стол защиты и говорит: «Это сделал он! Это он!» — вы как будто слышите стук другого молотка, уже не судейского, а того, которым забивают гвозди в крышку его гроба.