Величие мастера - Михаил Михайлов

Алексей недоуменно взглянул на тестя, опустив опорожненную стопку на стол.

– Не понимаешь? – насупился тесть. Его густые, некогда черные и толстые, как конский волос, теперь же тронутые сизой дымкой седины, пожидевшие брови сползли так низко, что из-за них было не разглядеть пьяного бесноватого взора.

Речкин, в смятении, не знал, что ответить, и лишь поерзал плечами в ответ.

Захар Фролович смазанно ухмыльнулся, как это делают обычно перебравшие спиртного люди. Он встал с табурета, шатаясь, добрел до окна, внимательно осмотрел форточку, убедившись, что она закрыта, и плотно задернул жиденькие занавески, словно они могли сдержать звук.

Погасив верхний свет, тесть придвинул табурет к Алексею и, сев обратно, тихо-тихо пробормотал ему в самое ухо:

– Ты – коммунист?

– Кандидат пока… – Речкин непроизвольно съежился от его слюнобрызжущего вопроса.

– А я, Лешенька, коммунист… – со значением произнес тесть и, подняв вверх указательный палец, еще более важно добавил: – С двадцать четвертого года коммунист! Вот и скажи мне, как беспартийный партийному, по совести скажи… Чего ж это немцы так разлетались последнее время?

Вопрос был совсем неожиданным для Алексея. Вытирая краем рукава пот, выступивший на лбу мелкими каплями, не то от вопроса хозяина, не то от спиртного, Речкин едва выдавил невнятно:

– Так они же союзники наши… По договоренности, видимо, и летают…

– Какие, к чертям проклятым, договоренности! – вдруг резко повысил тон Захар Фролович, но, спохватившись, воровато поглядел по сторонам, будто в помещении был кто-то еще, кто мог подслушать, и снова зашептал, непроизвольно оплевывая ухо Алексею: – Какие договоренности! Были б договоренности – сразу б в газетах написали, а там что? Что в них? Тишь да гладь!

Тесть вновь вскочил из-за стола, проследовал к окну и извлек из-за занавески увесистую стопку газет.

– За последний месяц… – ткнул он пальцем в газеты, бросив их на стол под самый нос зятя. – Вообще ничего не сказано про полеты! Будто и не летают! Кажется будто нам всем!

– Ну, может, в других газетах что есть об этом… – снова терялся Речкин.

– Да нет других, вот они – все! – махал возбужденно руками Захар Фролович. – До единой! «Комсомольская правда», «Большевик Заполярья», «Красная звезда», «Рыбак Заполярья» и все-все другие молчат об этом!

Даже сквозь хмельной туман Речкин обеспокоился столь нездоровым интересом тестя к поднятому вопросу. Последние несколько лет складировать дома газеты было делом опасным, как бы не вышло чего дурного… Осторожные люди газеты старались уничтожить сразу после прочтения, чтоб у посторонних не возник вопрос – с какой целью в этом доме берегут газеты, уж не задумали ли чего?

– Захар Фролович, – осторожно проговорил Алексей, вновь наполняя стопки, – вы бы их выбросили от греха подальше!

– Аааа… – махнул рукой тот в ответ, – не боись за меня, молодежь! Кому не надо на глаза не попадут!

Выпили.

– Но ведь неспроста все! – не унимался тесть. – Ты сам вспомни! Все тут в немцах было усеяно совсем недавно, в интернациональном клубе только их гимны и играли поганые! И «шпреханье» ихнее по всему проспекту стояло! Всюду тут с фотоаппаратами шлындали! В «Арктику» вообще не пробиться было! Своим же отказывали, чтоб нацистов этих ублажить, будь они неладны! А в порту? В моем порту, где я ужо второй десяток лет работаю, – так это совсем уму непостижимо! Стоит наш сторожевик, а рядом ихний лайнер! И наши матросы с ними сигаретки раскуривают!

– Захар Фролович, – вновь пытался успокоить разошедшегося не на шутку тестя Алексей, – по-моему, вы перегибаете палку! Германия – наш союзник. А то, что они разгуливали здесь да фотографировались, – так это их дело. Туристам разве запретишь? И не выгонять же наши боевые корабли, раз их лайнер в док встал! У нас не только немцы, но и англичане, и американцы бывали… Да вы лучше меня знаете! Что же нам – не пускать к себе никого, от всего мира отгородиться?

Захар Фролович тяжело вздохнул и медленно поднялся с табурета.

– Курить будешь? – впервые за несколько минут спокойно, но во весь голос спросил он. Лицо тестя было до глубины опечалено, его седые брови разъехались в стороны домиком.

Алексей кивнул и, скрипнув ножками табурета по полу, проследовал за тестем к окну. Захар Фролович отодвинул занавеску и, клацнув щеколдой, широко раскрыл форточку.

Речкин извлек овальную папиросу из протянутой тестем серо-желтой пачки «Красной звезды» и смял пятку непослушными от выпитого пальцами. Оба задымили.

Табак был слегка крепковат и пощипывал горло, но все же приятнее, чем распространенный среди бойцов-пограничников «Огонек». Эти папиросы пользовались большой популярностью среди срочников из-за своей дешевизны.

Речкин курил редко. Обычно не брезговал он табаком во время застолий или дежурств. Алексей, как и большинство деревенских мальчишек, начал баловаться папиросами с довольно раннего возраста, но так к ним и не пристрастился.

– Ты мне тут про палку говоришь… – придвинул к зятю массивную медную пепельницу Захар Фролович. Стоя у окна, он говорил совсем тихо, но с прежним напором. – А что мне ее гнуть? Гни – не гни, а она о двух концах! Возьми ее в руку, и все ясно! Та сторона, за которую держишь, – начало, а другая – конец! Но вот возьми с другой стороны – так и меняется все… Так же и расклад тот, что немцы вроде как союзники наши, друзья иначе… И договор есть о ненападении, все так… Но если по-иному на все взглянуть? Англичане им тоже союзники были. И что в итоге? Германцы же на них и напали! Вот тебе, Лешенька, и весь расклад! А самолеты их? С октября того года то и дело над городом шныряют! Как у себя дома! А чего шныряют, спрашивается? Уж явно не просто так керосин жгут! Да, думаю, и у вас там не меньше бывают!

Речкин промолчал, опустив в пол глаза и стряхнув указательным пальцем нависший на папиросе косым столбиком пепел.

– Молчишь? – пытливо сверлил взглядом Алексея тесть. – Оно и понятно! Работа такая! Ну и хай с тобой! Молчи!

Конечно, летали… Часто, низко и нагло. Поначалу все молчали, словно и не видели очевидного. Потом начальство стало ссылаться на учения, в которых почему-то участвовали только немецкие самолеты, а когда тайное, как ему и суждено, стало явным, пригрозило наказанием за паникерство и распространение слухов. Проще говоря, пограничникам было строго-настрого наказано немецкие самолеты игнорировать и никому о них не рассказывать. Но то, свидетелем чего стал Алексей в последние дни перед отпуском, было, видимо, выше терпения и самого высокого начальства. Так, еще 17 июня немецкий «Юнкерс», пролетев над Рыбачьим и Средним, а после направившись на Мурманск, едва ушел от погони. Два истребителя было брошено на перехват нарушителя. В тот же день еще один «Ju-88» был обстрелян нашими зенитчиками над полуостровом Рыбачий. А в день отъезда Речкина с семьей в отпуск с заставы еще два немецких самолета, а именно «He-111» и «Bf-110», совершив петлю над все тем же Рыбачьим, пролетели вдоль всего участка границы 100-го погранотряда, в котором служил Алексей. Речкин отчетливо рассмотрел кресты на их фюзеляжах, когда те проносились прямо у него над головой. После эти двое несколько раз заходили на круг над высотой Угловая – одним из важнейших оборонительных пунктов, где активно возводились железобетонные ДОТы для прикрытия границы. Поднятый для их перехвата советский истребитель «Н-153» еле уклонился от воздушного боя с целым авиазвеном «Bf-109», которое неожиданно появилось из-за облаков и, по-видимому, прикрывало разведчиков. И то была лишь капля в море, лишь очень малая часть того, что происходило в небе над границей на глазах у Алексея за последние недели.