Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

одеждой. Женщина была в синих бриджах и лимонной блузке с длинным рукавом. Мужчина – в ношеном льняном пиджаке и кедах с оранжевыми шнурками. Ну хорошо, шнурки Закирову действительно бросились в глаза. Они перекликались с оранжевой футболкой, надетой под пиджак.

И всё же были детали позаметней одежды. Скажем, волосы. Примерно одинаковой длины и у обоих почти совсем седые. Впечатление на Закирова эти равные исходные данные произвели диаметрально противоположное. Причёска женщины выглядела опрятно и функционально. Её седина наводила Закирова на мысль, что секс в жизни не главное. Шевелюра мужчины, напротив, казалась небрежной и харизматичной. «Ранняя седина – это огонь», – возражала шевелюра. Женщина при этом едва ли была старше Закирова, а мужчина – вряд ли сильно моложе.

Позднее, уже в самолёте, видя обоих в упор, Закиров припомнит, как Алинка объясняла ему такую фигню. Алинка называла это «гендерной линзой». Но сейчас, на земле, Закиров точно не думает об Алинкиных теориях. Если он пялится на седовласую пару ещё до посадки, значит, его завораживает, как они держатся и говорят.

Во-первых, осанка. Женщина сидит на пулковской скамейке, как молодая Елизавета на букингемском стуле в сериале «Корона», два сезона которого Закиров одолел в больнице с Алинкиной подачи. Спина гладильной доской, колени вбок, ладони крест-накрест на бедре. Закиров не знает, как именно учили сидеть в институтах благородных девиц, но с детства – с тех пор, как они с Витой Яновской околачивались у Смольного собора, по глупости мечтая провалиться в девятнадцатый век, – он так примерно и воображает плоды этой науки.

У мужчины с оранжевыми шнурками никакой осанки не наблюдается. Он даже не то чтобы сидит – он как будто пытается завязать себя узлом да ещё и дрыгает ногой в такт чему-то в своей голове. Закиров не понимает, как можно высидеть таким макаром больше минуты, а уж тем более улыбаться и вести оживлённую беседу.

А ведь они беседуют, эти двое, – употребить иной, более прозаичный глагол язык не поворачивается. Они сидят метрах в пяти от стены, которую подпирает Закиров, и сквозь болтовню других пассажиров ему слышны большие куски их диалога. «Слышны» не значит «понятны»: женщина говорит по-немецки, иногда сбиваясь на какой-то другой язык, вроде бы итальянский; её спутник отвечает по-немецки, сбиваясь на английский. Его речь не особо гладкая, он то и дело как будто перебивает сам себя в середине фразы, но перебивает с радостью, словно каждый раз вспоминает нечто приятное и важное. Женщина говорит чётко и обстоятельно, как будто читает вслух «Критику чистого разума» с пояснениями для италоязычных студентов.

Самое интересное, что в их речи мелькают русские слова. Оба произносят их запросто, без иностранного акцента. «Автобус», «троллейбус», «метро», «трамваи», «маршрутки», «плата за проезд» – это говорит женщина. «Контролёр», «кататься зайцем», «единый проездной» – вставляет в свои немецкие реплики мужчина. Один раз он даже декламирует отрывок русского стишка: «Пять копеек опусти и лети туда и обратно. Ну а в книжку заходи просто так, бесплатно».

Вкрапления английского в речи мужчины тоже связаны с транспортом. Беседа, понимает Закиров, посвящена организации общественного транспорта в Санкт-Петербурге. Вычислить этническое происхождение участников беседы Закирову не удаётся. Ну, парень явно не из англий-америк, выговор не тот. По совокупности улик – юго-восточная Европа, наверно, какая-нибудь. Болгарин? Серб? А женщина – да кто ж её знает, откуда эта царевна в бриджах. Ну, не испанка разве что, судя по лицу. А лицо, кстати, очень знакомое. Видел где-то. Однозначно видел.

Во время посадки, в быстротекущей очереди на последний контроль, Закиров идёт сразу за этой парой. Как у него так вышло – случайно или намеренно, – мы, напомню, не знаем. Известно, однако, что в очереди Закиров почувствовал запах духов, исходивший от женщины в лимонной блузке. Запах был травяной, дачный, щемящий. Самое позднее в тот момент женщина показалась Закирову интересной, она завладела его вниманием, и он отметил две вещи: её маленький рост и её имя в финском паспорте – она на всякий случай держала наготове паспорт заодно с посадочным талоном. Женщину звали ALEKSANDRA DOMONTOVITŠ. Это имя ничего не говорило Закирову.

Книга Виты Яновской

Небо между Санкт-Петербургом и Ригой.

28 августа 2018 года

– Простите, – поворачивается к Закирову обладатель ранней седины и оранжевых шнурков. – Можно вам задать вопрос? Совершенно безобидный, честное слово.

Они уже прослушали напоминалку о правилах гибели в авиакатастрофе, уже оторвались от земли, уже достигли крейсерской высоты. Над ними уже погасло требование пристегнуть ремни. Всё это время Закиров пытался придумать, как бы заговорить со своими соседями. Он сказал им «доброе утро», когда подсаживался на своё место у прохода, и они ответили тем же, вполне приветливо, мужчина даже улыбнулся, сверкнув неровными белыми зубами. Ответили – и перестали его замечать. Женщина сидела у окна и неотрывно глядела наружу, пока самолёт разворачивался, разбегался и набирал высоту. Мужчина, как только взлетели, достал из кармана своего льняного пиджака ручку и крохотную записную книжку. Сделал короткую запись. Закиров неоднократно косился на эту запись. К сожалению, почерк был нечитаемый. Ну, разве что на формулу похоже. Больше на формулу, чем на слова.

И вдруг на тебе – не надо больше ничего придумывать. Интересные соседи убирают книжечку обратно в карман и обращаются к Закирову сами:

– Можно вам задать вопрос? Совершенно безобидный, честное слово.

– Конечно, – говорит Закиров. – Валяйте.

Женщина ворчит по-немецки, не отрываясь от иллюминатора. Закиров не понимает её слов, но интонация ясна, как небо за бортом. «Опять ты за своё», – сообщает интонация.

Мужчина пропускает это мимо ушей.

– Вы читали в восьмидесятые годы фантастику? – спрашивает он, по-доброму глядя Закирову в подбородок.

– Э-э-э… в смысле – научную? Как литературный жанр?

– Как жанр, ага. Научную.

– Читал. Как же было не читать?

– Хи-хи, тоже верно. Какая у вас была любимая книга из наших? Советских?

«Наших», говорит. Не болгарин, стало быть.

– Э-э-э…

Закирову хочется удивить писателя формул в крохотных блокнотиках. Он уже готов титанически напрячь память, чтобы выдавить из неё что-нибудь не слишком очевидное, что-нибудь помимо Стругацких и «Посёлка» Кира Булычёва. Но напрягать, оказывается, ничего не надо. Даже врать не надо. Была ведь, была книжка, задевшая его сильней Стругацких и Булычёва.

– «Поющие скалы», – легко вспоминает Закиров название, которое не вспоминал лет двадцать. – Сборничек рассказов такой. Писателя звали Дмитрий Де-Спиллер.

– Маленького формата? – радостно уточняет мужчина. – В мягкой обложке?

– Так точно. Серия, кажется, была из таких.

– «Библиотека советской фантастики», – кивает мужчина. – С шесят седьмого выходила до начала девяностых. Очень неровная серия.