Нюма, Самвел и собачка Точка - Илья Штемлер

День для Евгении Фоминичны Роговицыной сложился на удивление удачно. Даже не верилось. Две недели она наведывалась на завод, пыталась получить договорные деньги за двухмесячную работу. И все безрезультатно. Она уже отчаялась. Решила, что ее, как говорится, кинули. А сумма немалая, две тысячи шестьсот рублей — при ее месячной пенсии в пятьсот сорок — вообще сумасшедшие деньги… И вдруг утром позвонили и предложили прийти на завод, в бухгалтерию. Так что можно не отчаиваться, не бегать по антикварным магазинам. Повременить…

Евгения Фоминична посмотрела на горку, где за стеклом прятались остатки фамильной роскоши семьи Роговицыных. Среди мраморных, бронзовых и серебряных вещиц затесался и тот самый «Погонщик мула», которого отверг привереда-антикварщик. Что касалось мула, то отломился всего лишь кусочек морды, да и то незаметно — место закрасили, как и палец погонщика-араба. Когда-то фигурка принадлежала графу Шувалову, подарок какого-то дипломата. А прапрадед Роговицыной приятельствовал с графом и выиграл «Погонщика» в карты. Вообще-то в семье было много приметных старинных вещей, да со временем порастерялись. Еще бы — двадцатые годы с их голодухой, тридцатые с их страхом реквизиции, сороковые с блокадой, пятидесятые с чем-то еще и так далее. Ведь всегда денег не хватало, приходилось что-то продавать. И эти девяностые свалились нежданно-негаданно…

Сколько раз Евгения Фоминична корила своих пращуров, что те не уехали из России, ведь была возможность, в далекие уже двадцатые годы. А все дед, ученый-физиолог, ученик академика Павлова. Уехал же в Париж его брат, химик… И не столько корила Евгения Фоминична, как ее дочь Анна и особенно внук Володька. Тот вообще оборзел со своими друзьями патлатыми, поэтами-собутыльниками из кабака «Сайгон», что на углу Владимирского проспекта и Невского. Бывало, ввалится подшофе к бабке и попрекает: «Эх, Женька, Женька, ты же умная старуха. Ведь была возможность вывезти всю кодлу во Францию, к двоюродному деду, когда де Голль якшается с Хрущевым. Сколько приличных людей ломануло к лягушатникам, объединялись с родственниками, а ты? Родился бы я в Париже и был бы мусьём, а не сраным товарищем…» Родился бы он в Париже, еще вопрос. А в России он родился — и это факт. А кто отец, неизвестно. Дочь Анна забеременела на четвертом курсе. Тоже, как впоследствии и ее сынок, шастала по разным «сайгонам» и кухонным тусовкам, пока мать вкалывала, как Папа Карло. Особенно после смерти мужа. Надо было тянуть все семейство. И с чем осталась? С жалкой пенсией и крохами былого добра. Остальное из вещей она отдала дочери, когда та переехала с сыном в отдельную кооперативную квартиру, выстроенную Евгенией Фоминичной…

Так что первая сегодняшняя удача — денежная. Вторая удача — даже не понятно: удача ли это? Скорее, приятная неожиданность, дуновение ветерка из давно минувшей молодости — предстоящий визит Наума… Признаться, неожиданная встреча в антикварном магазине взволновала Евгению Фоминичну; И дернуло же ее натянуть тогда на голову жуткую заячью шапку. Еще засаленная дубленка, в которой она выглядела, как бомжиха… А ведь Лаура, квартирантка, просила ее надеть пальто, замечательное пальто-реглан с меховым воротником, что она купила в Ереване. Нет, надела дубленку. Думала, ее несчастный вид растрогает антикварщика и тот даст нестыдную цену за «Погонщика мула». Старая дура! Странно, как антикварщик вообще не выгнал ее, как ту смешную собачонку Точку… Ну да ладно! У нее есть, что натянуть на себя к приходу гостя. Хотя бы бирюзовый костюм, в котором она делала доклад на конференции в Турку, лет пять назад. Тогда ее внешний вид произвел большее впечатление, чем сообщение о «методике разводки печатных плат»…

Евгения Фоминична поднялась с кушетки, подобрала сигареты и вышла на лестничную площадку покурить.

Лимонный солнечный блик уютно разлегся на сколотых гранитных ступеньках. Когда-то окна подъезда украшал витраж и солнце отражалось на ступеньках цветным коллажем. Даже в блокаду витраж устоял, а в «перестройку» не удержался и позволил солнышку напрямую заглянуть в сизую хмурь подъезда.

Прикрыв глаза, Евгения Фоминична с наслаждением втягивала сигаретный дымок, подставив лицо случайному ноябрьскому теплу. Под ласковым компрессом мысли как-то плавились, становились обтекаемыми, «толерантными»… Она уже без особого раздражения думала о том, что выкинула Анна, — пристроилась петь в крематории, когда отпевали покойников. Ее заметили там знакомые. Ничего зазорного. Но стоило ли заканчивать физтех? На гневный упрек матери Анна ответила: «Захочешь жрать, запоешь не только в крематории. Ты ведь знаешь, что творится в моей лаборатории! Со мной, между прочим, стоит в клире инженер-конструктор с двадцатилетним стажем. Так что, Женя, помалкивай». И Евгения Фоминична помалкивала… Она и по своему «Союзспецавтоприбору» отлично знала, какие наступили сумасшедшие времена. Из девятнадцати сотрудников в лаборатории осталось семеро, да таких, которых вообще к технике нельзя подпускать. А все головастые разбежались кто куда. Одни на дому сколачивали «мини конструкторское бюро», уповая на частные заказы. Другие плюнули на все и подались в торговлю. Кто продавал доски для строительства, кто, прямо на улице, развешивал из мешка дефицитный сахарный песок, Евгения Фоминична сама видела. И это высококлассные электронщики! Да и на заводе, где она консультировала разработку нового прибора, черт-те что творилось. Цеха обезлюдели, производство простаивало. Появились слухи, что в ближайшее время начнется приватизация. Всем раздадут какие-то чеки-ваучеры, по ним любой человек заимеет право на частичку государственной собственности. Если вложит эти ваучеры в акции какой-нибудь компании. А мудрец, который это надумал, — некий Чубайс, — наобещал каждому владельцу ваучера по автомобилю «Волга» в ближайшее время. И даже два автомобиля. Каждому! «Нет, без лукавого здесь не обошлось, — Евгения Фоминична пригасила сигарету о жестянку на подоконнике. — И фамилии какие-то диковинные: Чубайс, Собчак. Да и сам президент этот, Ельцин. Вроде из таежных елей и вышел».

В шахте лифта раздалось резкое бряканье металла — кто-то влез в кабину. И через мгновение ржавый трос, натуженно кряхтя, принялся тащить свой груз на этаж…

Возможно, Лаура возвращалась со своих занятий. За время, что Евгения Фоминична поселила у себя знакомых из Еревана — инженера Сеида Касумова и его жену-пианистку Лауру, — она привязалась к своим постояльцам. То было не новое знакомство. С ведущим инженером химкомбината имени Кирова Сеидом Курбановичем Касумовым она познакомилась лет десять назад во время командировки в Ереван. Толковый специалист-механик, он закончил Индустриальный институт в Баку и был направлен в Ереван на работу, где вскоре возглавил отдел по разработке новых технологий. Женился на армянке Лауре Сосунян и бездетно жил в центре города неподалеку от церкви Святого Саркиса. В их просторной трехкомнатной квартире неоднократно останавливалась Евгения Фоминична, когда приезжала на комбинат. «Какой может быть шашлык в гостиницах?! — говорил Сеид Касумов, перевозя чемодан Евгении Фоминичны из гостиницы в свой замечательный дом, отделанный красным армянским туфом. — Разве в гостинице вам дадут настоящий эчмиадзинский бозбаш?! Да никогда в жизни. В лучшем случае дадут суп с горохом на ошпаренной баранине. А моя Лаура приготовит настоящий бозбаш с поджаренной бараниной и сумахом. Пальчики оближете, клянусь Аллахом!» К тому же Лаура оказалась замечательной пианисткой. Вечерами — мягкими южными вечерами, — когда на просторном балконе квартиры собирались друзья Сеида «на ленинградскую гостью», Лаура музицировала. С высоты балкона далекий контур снежной шапки библейского Арарата и сполохи карбитных печей комбината пробуждали в душе Евгении Фоминичны острое ощущение какой-то чистоты бытия. Какой-то нужности существования ее и всех этих славных людей, что так неназойливо и тепло выказывали ей свое уважение…