Желание исчезнуть - Константин Куприянов

– Спасибо, что пришли, – сказал художник, – если бы я догадался, что вы незаурядный человек, я пришёл бы к вам сам. Вы знаете, я позволю себе допустить, что свет особой, не известной вам прежде красоты пролился в то мгновение. Я не видел его, я не видел вас, я не знаю декораций. Но по вашим глазам и словам я смею судить, что вы были ошеломлены. Вы не готовы были к тому, что не гнев и не ужас смогут руководить вами, а нечто слабое и хрупкое – некая крошечная частица красоты, в которой вы никогда бы не заподозрили ни врага, ни даже соперника. Однако она придала вам другой силы: малым светом одолеть тёмное и страшное.

После монолога художник опустошил бокал и, опустив очки на нос, посмотрел на Кузьму прямым взглядом и сказал:

– Но не знаю. Могу ошибаться. Что-то похожее вы сказали, не так ли?

– Да. Пожалуй, я понимаю.

Художник улыбнулся и удовлетворённо откинулся на своём кресле.

– Спасибо вам, – добавил он, – мне всё реже удаётся вспомнить, зачем это на самом деле. Всё чаще я кормлю своё тщеславие либо попросту зарабатываю деньги.

Кузьма хотел было переспросить, что тот имеет в виду, но решил не выглядеть дураком и промолчал. Они продолжили пить в тишине, пока звёзды бесстрастно изливали свет из неизмеримо далёкого прошлого. Двое тихих наблюдателей смотрели на них через ночную оптику, но мужчины, поглощённые каждый своими мыслями, не чувствовали присутствия опасности, а Борька покорно молчал.

Глава шестнадцатая

Разговор ничего не прояснил для Кузьмы, но почему-то немного успокоил. По крайней мере, он теперь знал, что есть умные люди, которые каким-никаким образом способны растолковать случившуюся перемену. Через несколько дней к нему пришёл Никита, и на этот раз Кузьма не стал прятаться в комнате, вышел навстречу, пригласил в дом. Как бывало прежде, дед и Полина тут же притаились в своих комнатах, Стрельцов был на море.

– Кузьма, мы с Егором думаем податься на заработки. Хотели спросить, ты точно решил нас это… распустить типа? Хорошо же начали. Нас боялись. Черти действительно сваливают. Не все, но многие. Пока они не знают, что мы это… всё. Теперь бы цыганами заняться – помнишь, ты хотел? Перестреляем их, а? Или по голове настучим? И дело с концом. Нам все местные спасибо скажут. Будем сами тут власть, нам и приплачивать за защиту начнут. Чем-то плохо разве? Тебя тут все уважают, даже начальство, даже менты. Поверь, я знаю, о чём говорю.

– Да, я знаю. Я это заслужил.

– Правда? – злобно улыбаясь, спросил Никита. – А мы, стало быть, нет? Ты у нас один герой?

Кузьма пожевал несуществующую жвачку, раздумывая. Где-то в его комнате, в ворохе вещей, лежала в шкатулке маленькая золотая звёздочка, которую генерал вручил за удержание чёртового вокзала, стёртого в порошок под конец боёв.

Сколько бы ополченцев погибло, не приди им на помощь отряд Кузьмы и им подобных? Если бы не подул могучий северный ветер, если бы к делу не подключились специалисты?.. Половина сопротивления была бы выжжена артиллерийским огнём в Херсонском котле, а вторая заморена голодом и раздавлена в Одессе – и укро-америкосам не потребовалось бы для того ни четырёх лет, ни даже четырёх месяцев. Всё бы решилось быстро.

– Ты тоже. Все вы, – согласился Кузьма медленно, весомо.

– Короче. Я не за этим тут. Я к тебе с последним предложением. От нас обоих. Егор там тоже, ждёт на улице. Возвращайся. Ребята соберутся, я тебе говорил. Плюс у меня как минимум трое, кто готов…

– Не нужны нам никакие люди со стороны! – громыхнул Кузьма и сам осёкся, поскольку вспомнил фразу, которую говорил Никите ещё в самом начале «Опираться будем на тех, кто воевал. Только себе можно доверять», – сказал он тогда.

Никита тоже вспомнил и улыбнулся.

– Хорошо, Кузьма, всё будет как ты любишь. Боевое братство, товарищество, взаимо-выручка (он сказал слово с трудом, специально разделив его на два), ну?

В ответ Кузьма рассмеялся.

– Ты не убедишь меня, – доброжелательно сказал он. – Не трать, Никитка, свою молодость на авантюры. Делай семью, это тут самое важное. А для начала – пойди поработай.

– Зачем? – тот искренне удивился. – Смотри, думаешь, я это мог себе купить, если бы просто работал на заводе? – он выложил новый телефон. – А это? – он показал на запястье «умные часы».

– Это чего?

– Ничиво, – передразнил Никита. – Ты как дед мой прям. Нет бы повеселиться, почитать хоть что в мире творится, что изобретается. Тёмный ты, как будто старик! А вроде не старый ещё совсем. Ведёшь себя хуже бати моего, ей-Богу… Не знаю, в общем. Ты много теряешь.

Никита встал, огляделся.

– Мог бы жить в нормальном месте, тёлок трахать. Вот Катьку, например. Разве не хотел бы её… того! – он сделал жест руками. – Как следует? Тебе что, шестьдесят? Чё ты засел тут? Пошли порядок наводить, как ты предлагал!

Кузьма усмехнулся, но не ответил. Он сидел и смотрел мимо Никиты.

– Ладно, пока я не ушёл. Ты мне одно расскажи: ты как это всё видел? Ведь не собирался просто всё бросить. Что ты хотел в итоге? Денег же? Или чего?

После короткого раздумья Кузьма сказал:

– Хотел, чтобы в Краю жили хорошие люди и чтоб спокойно было моим вот, – он кивнул в коридор, – чтоб счастливо и безопасно им жилось.

– Ну! – Никита опустил протезированную руку на его плечо и наклонился. – Так и чего поменялось-то, я не пойму.

Кузьма долго молчал, потом с примиряющей улыбкой сказал:

– Война, Никита, начнётся, если продолжу я… А это… – он не договорил, хотя слово «неправильно» повисло на языке. – А у меня дочь…

– Что?! Да какая н***й война?! Чего ты лапшу-то мне вешаешь?! Знаешь что! Пошёл ты! – крикнул Никита, топая ногой, отступая к дверному проёму. По его лицу заходила судорога настоящей свирепой злобы и обиды. – Высокомерие твоё за***ло меня конкретно! И всех, кстати! И, кстати, где мои и Егора деньги?!

– Я тебе сказал ещё тогда всё, Никита. Когда я продам оружие, ты свою часть получишь.

– Ой, дедуля, а не вешаешь ли ты мне?.. Мне, может, сейчас нужны мои деньги!.. Давай я сам его продам, у меня день займёт!

Кузьма поднялся, надвигаясь на него. Он считал, что речь идёт не о достаточно серьёзной сумме, чтобы Никита мог требовать её досрочно, учитывая его пенсию и то, что своих Кузьма дал гораздо больше, почти двести тысяч. При этом он считал ниже своего достоинства спорить и вообще говорить об этом, но и расставаться с оружием действительно не спешил, и непривычное, отчасти нелогичное промедление тайно угнетало его.

– Нет, продам сам. Когда найду людей надёжных.

– Если ты мне вешаешь…

Кузьма взорвался:

– Ты как смеешь, Никита? Это ты сюда пришёл, не звали! У тебя моё слово, чего тебе ещё надо?! Катись теперь! Заработай нормальным. Когда продам – вы своё получите, я это давно сказал. Но вот если узнаю, что шалишь тут, – задушу своими же руками!