Там, где тебя еще нет... Психотерапия, как освобождение от иллюзий - Ирина Млодик

Когда запахло весной, а на солнечной стороне появилась первая трава и все стали набираться сил, тяжело заболел старый рыбак. Он вдруг стал стремительно ослабевать, натужно кашлял и совсем редко вставал для того, чтобы увидеть рассвет, хотя никто из команды обычно не пропускал этого зрелища, тем более что зимой солнце далеко не всегда радовало их, показываясь в полоске между туманом и морем.

– Сынок, обещай мне, что если я не умру до того, как придет первая лодка, ты отправишь меня в Город. Я хочу умереть в доме, где я жил с моей Агнесс, и хочу, чтобы меня похоронили рядом с ней. Якоб все сделает, просто скажи ему. Долг платежом красен. Пусть расплачивается хоть такой малостью.

– Вы не умрете. У нас Кристиан хорошо в травах понимает. Еще совсем немного – и появятся целебные травы, вы начнете их пить и поправитесь. Вам нельзя умирать. Я без вас не справлюсь. В Городе за зиму должны были сшить парус, но я даже не знаю, как его крепить к мачтам. Вы должны поправиться. Вам нельзя умирать. И я так мало знаю о том, как управлять кораблем. Я же никогда этого не делал. Не оставляйте меня.

Все ждали первую лодку со смешанными чувствами: строители были почти уверены, что Правление давно забыло о них и никакие лодки сюда больше не приплывут. Некоторые даже подумывали о том, чтобы начать пробираться по болотам обратно домой. Ганс же, наоборот, был твердо уверен в том, что если старый Якоб еще жив, то лодка и паруса к новому кораблю непременно прибудут.

И он не ошибся. В первой же лодке прибыл Якоб – еще более постаревший. Он был явно раздосадован тем, что строительство, по сути, еще не начато, но привез еды и лекарств, и Ганс убедил его, что теперь, с регулярными поставками еды и всего необходимого, дело пойдет быстрее.

Старый рыбак, давно переставший вставать, собрался отплывать с Якобом обратно в Город.

– Останьтесь. Я не смогу без вас. Здесь есть лекарства, и солнце будет теперь приходить почти с каждым рассветом. Не возвращайтесь туда. Останьтесь с нами. Я ведь еще ничего не знаю и ничего не могу, – пытался уговорить его Ганс, держа его уже совсем невесомую иссохшую руку.

– Глупости, сынок, я тебе не помощник. Все знания – внутри тебя. Тебе трудно в это поверить, но я точно и помню, и знаю меньше. Это твой корабль, и ты его построишь. Я должен был всего лишь рассказать тебе правду. Дальше ты сам. Да ты уже давно сам… – Старик надсадно закашлялся и долго не мог остановиться. – И даже если что-то не будет получаться сразу, ты помни: главное – ты делаешь то, что задумал. Даже если ничего не получится, ты будешь знать – ты сделал все, что было в твоих силах. Это убережет тебя от разочарований, сожалений и вины. Похоже, именно эта троица и разрушила мое здоровье, а вовсе не студеное море и промозглый ветер.

– Но я уже виноват! Из-за меня погибли люди: Себастьян и Хилый. Мне уже их никак не вернуть, не искупить того, что я сделал.

– Они погибли не из-за тебя. У каждого из них был собственный выбор, и они следовали тому, что выбрали. Себастьян боялся штормов, но еще больше он боялся повторить мою судьбу. Он никогда не говорил мне об этом, но я всегда читал это в его глазах. Только любовь к Агнесс хоть как-то оправдывала меня, а во всем остальном я не мог рассчитывать не то что на его признание – даже на уважение. Все, что я мог, – отпустить его тогда с тобой, давая шанс прожить другую жизнь, а не ту, что каждый день протекала перед его глазами.

Когда лодка со старым рыбаком скрылась из виду, Ганс отчетливо ощутил, как одиночество нахлынуло на него. Впервые за много лет он понял: сирота – это тот, у кого нет ни одного мудрого взрослого, который в трудный момент подскажет, как жить; нет никого, кто поймет, что с тобой происходит, и будет с тобой, что бы ни случилось… Сирота – тот, кто будет иметь только ту жизнь, которую построит сам, и никто в целом мире ничего не сделает за него. Печаль попыталась пустить корни в его сердце, но как-то утром на утесе, когда он в уединении встречал рассвет, она неожиданно вылилась из него горькими рыданиями и ушла со слезами и горечью в землю, оставив после себя пустоту и слабость. Проспав почти до полудня, Ганс проснулся с ощущением легкости в теле, ясности в голове и силы в руках. Корабль, его еще нерожденное детище, ждал любящих рук и созидательной силы.

* * *

Все утро она настраивалась на разговор. Пыталась решить нерешаемую дилемму: заговорить с ним или нет о его жене? Мучительный выбор «за» или «против» никак не сводился к какому-то однозначному ответу. В конце концов уже ближе к полудню, она приняла единственно мудрое решение: довериться тем событиям, которые будут происходить. Это принесло облегчение. Ей удалось даже пококетничать с Игорьком и звонившим ему в этот момент Михаилом и быстро доделать вчерашнюю часть работы. Сердце подскакивало каждый раз, когда открывалась дверь, и ей стоило определенных усилий не поворачивать голову на этот волнующий звук… Но он не пришел.

И назавтра, когда у Динки сломался сканер, не пришел тоже. Вместо него появился какой-то всклокоченный парень в мятой футболке с черепами, который все время говорил сам с собой, но разобрался во всем быстро, так что Анна даже не успела собраться с духом и расспросить его о Сергее.

Писать смс снова она посчитала навязчивым поведением. Что-то сжалось внутри, и она решила просто ждать. По возможности спокойно ждать новостей. А если он больше так и не появится, то как-то завершить для себя эту историю и продолжить жить дальше. Она уже не умирала от безнадежности и тоски: просто принимала то, что происходило, печально готовясь к тому, что, скорее всего, придется расстаться, так и не повстречавшись.

София в тот четверг показалась ей очень изменившейся. Анна внимательно всматривалась в ее лицо и не могла понять, в чем перемена. Волосы стали светлее? Изменила прическу? Морщины под глазами? Что-то случилось? Болеет? Устала? Все эти вопросы она так и не решилась задать. Но с удивлением обнаружила, что ей почему-то хочется позаботиться об этой женщине, которая так много месяцев терпеливо ее слушала, вникала, поддерживала, выносила все ее истерики и бесконечный депрессивный гундеж.

– У тебя все в порядке? – единственный вопрос, на который она осмелилась.

– Да, вполне, а почему ты спрашиваешь? – София посмотрела на нее с удивлением и даже от неожиданности поставила на столик свою традиционную зеленую кофейную чашку – фарфорового свидетеля многих историй и слез.

– Ты сегодня как-то по-другому выглядишь, и я не могу понять – почему?

Брови Софии чуть заметно приподнялись вверх, и она слегка улыбнулась:

– У меня есть предположение, что ты, возможно, первый раз заметила именно меня.

– А до этого с кем я разговаривала? – в ответ улыбнулась Анна.

– Не знаю, – пожала плечами София, – такое впечатление, что все-таки не совсем со мной. Может, с кем-то невидимым, стоящим за моим креслом: с мамой своей, с папой, с самой собой…

– Да, ты знаешь, я только что поразилась тому, что я совсем тебя не знаю. Так много тебе рассказываю о себе такого, очень личного, а о тебе ничего не знаю. У меня так часто бывает: я то совершенно замкнута в себе, а то готова рассказать всю подноготную тому, кто будет дружелюбно меня слушать. Но сама я, оказывается, совершенно не интересуюсь другими. Так было и с Димкой, и с Верой когда-то, да и с Сергеем. Я не расспрашиваю людей о них самих, а когда они пропадают, я придумываю худший вариант из возможных.