Разрушительная красота (сборник) - Евгения Михайлова

— Мне пора, Георгий. Завтра рано вставать, собака у соседки.

Он не сдержался. Впервые. А она вспыхнула вся и загорелась в его жарких руках, которые больше не подчинялись такому организованному уму, — вся загорелась: от копны рыжих волос до кончиков маленьких пальцев на ногах.

— Нам нужно уехать, — сказал он. — Уехать куда-то далеко. В Сибирь, что ли? Меня, кстати, туда приглашают выступать… Мы купили бы маленький домик, который бы зимой заносило, как звериную нору. Мы бы смыли там снегом и этот кошмар, в который тебя втянул Антон, и мою вину перед женой, которой я всю жизнь верен. И я писал бы для тебя мягкие и тонкие пьесы, и ты играла бы в ТЮЗе Мальвину, Золушку, Коломбину… Или еще лучше не в ТЮЗе, а только для меня. И сладко бы, спокойно спала. И мы сожгли бы в камине эти твои ночные рубашки для мученицы Тойбеле, эти трико телесного цвета, в которых ты показываешь всем свою наготу. Я бы сумел укрыть и спрятать тебя в своей нежности и любви.

У Кати потемнело в глазах от слова «любовь». Только не это. Она не в состоянии вынести столько! Она просто сказала, что позвонит, когда приедет домой, и сбежала — от него и от себя. От этой чертовой Тойбеле, из одного плена — в другой. От красивого, доброго и страстного человека к своему невидимому демону. И там, и там — тюрьма, война и пытки…

Рики гулял с собаками Нины с удовольствием. Три большие собаки в очередь, и он, как Наполеон, их охраняет. А есть предложенную еду он отказался. Нина с Катей совсем упустили из виду это: он же ест только то, что сам выберет из предложенного Катей меню.

— Все-таки ты — гад, — сказала песику Нина.

Взяла ключи от квартиры, оставленные ей Катей, и пошла к ней. К той полке в морозилке, где лежит то, что прошло одобрение Рики. Нина достала пакет с мясом, положила его в еще один пакет. Зашла в ванную, помыть руки… Там на полу лежала красивая, новая, дорогая ночная рубашка. Совсем чистая. Нина подняла ее и вздрогнула. Она была разорвана от ворота до подола. Она подняла крышку бака для грязного белья. Среди маленьких трусиков, лифчиков, маек и других рубашек лежали в большом количестве трико телесного цвета. В таких актрисы играют постельные сцены. Это актерская нагота. Видимо, Катя уходит домой настолько обессиленной, что не может снять эту гадость в своей раздевалке. А дома вот так комкает и швыряет.

Нина вошла в ее спальню, увидела портрет красивой женщины, стоящий на полке, рядом книгу «Любовь, мужчины и смерть Елены Майоровой» — и все поняла. Вот какую роль на самом деле заставляет играть ее этот безумный Антон. Роль женщины, актрисы, которую замучили теми спектаклями, в которых сейчас играет Катя. Это же репертуар Майоровой! Актрисы, которая так страшно сожгла себя и факелом прошла по Тверской — от дома до театра. Боже, боже, вот оно и пламя беды! Девочка может это не вынести. Она не может это вынести! Пока Толя водит свои хороводы с пикниками. Нина полистала книгу и застряла в такой фразе: «Тайна роковой женщины, возможно, глубже и значительнее, чем тайна актерского дарования. Роковая женщина может казаться простой и понятной, любить мужа, маму, папу, свекра и свекровь, обожать кошек. Но наступит час «Ч», и она, как бесноватая, начнет уничтожать себя, раздирать душу, истреблять собственный пленительный женский облик. И когда она исчезнет, совершенно разные мужчины не выйдут никогда за пределы очерченной ею беды. Они забудут, что на свете есть другие женщины. Что вообще еще есть свет…»

Домой Нина шла на ватных ногах. Книгу она захватила с собой.

Рики она покормила. Потом еще полистала книгу… И холодела, холодела…

«Начала погружаться в материал, и вы можете мне не поверить, но что-то стало постоянно происходить. Какие-то чужие сны, тяжелое, напряженное настроение… Началась череда необъяснимых несчастных случаев… Поскользнулась на чистом полу кухни и, падая, ударилась виском об острую металлическую планку плиты… Поставила сковородку на маленький огонь, плеснула капельку масла, как делаю всегда, разогревая кашу собакам, и вдруг почувствовала ужасную боль в груди. Была в застегнутом халате, на нем никаких следов. Расстегнула его — на левой груди большой волдырь… И до сих пор — месяца два — на левой груди темно-красное пятно с абсолютно ровными краями. Может быть, странно не то, что это произошло, а то, что я сразу начала думать, что забралась на чужую, все еще охраняемую территорию? Два раза я принимала решение прекратить эту работу… Ну, вот и все. Я прощаюсь с Леной и Сережей. Рада была познакомиться. Если эта метка — совсем близко к сердцу, — и есть знак, то я его приняла. Есть еще неиспользованные материалы, но мне как будто кто-то сказал: хватит…» Это пишет автор. Нина вспомнила: Сергей Шерстюк, художник, умер от рака через девять месяцев после гибели жены. И каждый день писал ей письма. Вот они, здесь есть. «Украденная книга». Тоже нескончаемый поток связанных, роковых событий. И это он писал ее портрет с лепестками роз на лице…

Нина начала анализ и поиск рациональных объяснений чего-то. Хотя бы чего-то. Понятно, что в горящую ситуацию попали сверхэмоциональные люди, включая автора. Включая Катю, положение которой вообще невероятно, но надо просто цепляться за логику, ведь у всего есть причина и следствие, — и спасать Катю. И тут позвонил Толя.

— Слушай, Нина. Катя опять недоступна…

— Она поехала к Серову, Антон послал.

— Я знаю. Я говорил только что с Антоном. Там произошел кошмар…

— Катя?!

— Нет, я не знаю, где она. Но… Не могу поверить! Серов погиб. Сгорел. Взрыв бытового газа вроде.

— Кто сказал?

— Антон мне позвонил. Спрашивал, где Катя. Мы чуть с ума не сошли, пока полиция и пожарные не сказали, что ее в доме не было. Никого, кроме него, не было. Сейчас там его дочка, Антон был на месте. Дочка кричала. Я слышал: «У меня молоко сгорело…» Не понял.

— Значит, она кормит ребенка. Толя, надо искать Катю.

— Где? Как? Антон тоже мчится в Москву ее искать. Я ничего не понимаю, Нина. Что происходит? До звонка Антона я вошел в мастерскую, мне нужно было красной краской выделить Кате губы на портрете с лепестками. И вдруг тюбик просто взорвался у меня в руках, залил портрет… Не понимаю, как это могло случиться.

— Толя, соберись. Эту картину нужно уничтожить. Ты пишешь ее так, как Шерстюк Майорову?

— По мотивам, конечно. Но совсем по-другому. Ты же знаешь, у меня противоположная манера… Катя, обнаженная, как Даная, в лепестках чайных роз…Что значит, уничтожить? Ты что!

— Не знаю, сам решай. Вы с Антоном — бешеные звери. Нет, гораздо хуже. Вы — бесчеловечные люди. Нет ничего запретного и святого. Я ищу кого-то, кто проехал бы по этой дороге. Вернешься в адекватное состояние — звони.

Нина спасла себя, как обычно, бурной деятельностью. Пригодились и клиенты, и даже малоумный дипломник. Все охотно откликнулись на призыв помочь, распределились. Нина пометалась у Катиного подъезда, с надеждой вглядываясь в каждую машину, потом поднялась еще раз в квартиру и вернулась к себе: трястись от страха. За окном стемнело.