Чай со слониками - Вячеслав Харченко

– Проверьте решетки, проверьте решетки на вентиляции! – закричали они, но после снятия закопченных и черных решеток тяга в дымоходе не появилась. Тогда гномы побежали на крышу, и их развеселое и радостное уханье еще долго разносилось по лестнице, но, засунув в краснокирпичную старинную трубу железную кишку и пропихнув ее вниз на десять метров, они лишь сломали жесткий железный хобот. Потеряв и второй гибкий стальной шланг, гномы опустили в дымоход круглую шестнадцатикилограммовую гирю на крепкой собачьей цепи, но и гиря, поскрежетав по стенкам и уткнувшись во что-то то ли мягкое, а то ли твердое, была извлечена на свет под удивленные возгласы собравшихся вокруг трубочистов, не принеся никакого эффекта.

– Остается последнее, – произнес старший в клетчатой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей и в кожаных расхристанных ботах на толстой подошве, осмотрев красными мутными зрачками все честное собрание.

Подчиненные гномы поежились, но один самый маленький, но, наверное, и самый понятливый, достал из широких потертых кожаных штанин пупырчатую бомбу, которую все почему-то называли «огненный шар».

– Мы пустим огненный шар, – сказал главный.

– Мы пустим огненный шар, – эхом пронеслось по рядам гномов.

Бомбу подожгли и бросили в дымоход. Где-то в глубине, на уровне третьего этажа раздался глухой, утробный хлопок, дымоходная труба немного вздрогнула, красные кирпичные крошки посыпались с крыши внутрь, а к нашим с женой ногам в ванной комнате из трубы дымохода выпали две вороньих тушки.

Черные смоляные перья вылетели из трубы, и серый грязный прах толщиной в полсантиметра опустился на все предметы: на белоснежный с крапинками керамогранит, на старенькую автоматическую стиральную машинку, на зубные щетки и на зубную пасту, на вафельные махровые полотенца и на открытую на девятой странице, лежащую на посудомойке книгу «Рюрик – царь славянский». От неожиданно возникшей тяги листки книги зашелестели и зашипели, угрожающе и непотребно, как Змей Горыныч.

– Какая любовь, – всхлипнула Люда.

– Ромео и Джульетта, – произнес я.

– Двуглавый орел, – почему-то добавил рядом стоящий гном и заржал.

Потом трубочисты, весело и озорно фыркая, мыли руки в нашей ставшей безопасной ванной комнате под такой необходимой горячей водой и пили воду прямо из-под крана. От фильтрованной аквафоровской отказались, говоря, что очищенная вода невкусная, а у нас, в Люблине, из-под крана течет самая чудесная и питательная вода, не требующая никакой очистки.

Я же собрал останки ворон в полиэтиленовый пакет, отвез сверток в Люблинский парк, где закопал под любимым мною столетним развесистым дубом, стоящим немного в глубине парка, в десяти метрах у усадьбы «Дурасово», прямо на склоне, ведущем к студеной отравленной воде Люблинского пруда. Сотни крикливых возмущенных ворон летали над моей головой, поминутно выкрикивая «Карр!» и то и дело норовя клюнуть меня в уже седеющую тыкву.

В моем шестидесятивосьмиквартирном подъезде всего пять соседей. На первом этаже из двери напротив каждое утро выходит черный длинношерстный пес, и я с ним здороваюсь, хотя хозяйка собаки Елена Петровна думает, что я здороваюсь с ней.

На пятом этаже обитает лайка с круглым хвостом. Когда она была маленькой, я думал, что это хаски, и ждал, когда собака вырастет, но она до сих пор не выросла. По вечерам ее выводит гулять четырнадцатилетняя девочка, точнее вначале девочке было восемь лет, но постепенно девочка выросла, и собака подросла, и теперь девочку у подъезда караулит длинноволосый паренек с гитарой. Он наигрывает Цоя, а девочка целует мальчика в губы, пока собака справляет нужду на травяном газончике. Девочка и мальчик тоже здороваются со мной и думают, что я здороваюсь с ними, но на самом деле я передаю привет их собаке, несмотря на то что собака не доходит до парка и справляет малую и большую нужду прямо под моими окнами.

Выше, на одиннадцатом этаже живет белоснежный, чистенький и ухоженный кот Фунтик, которого прозвали Десантником, потому что он два раза выпадал из окна, но оба раза остался жив. После второго раза он научился пользоваться лифтом, стоит у двери и ждет, когда кто-нибудь нажмет ему кнопку. Я это делаю постоянно, хотя сообразил, что он хочет, не сразу. Однажды наклонился к Десантнику и спросил: «Ты чего, Фунтик?» – но кот не испугался и не убежал, а только тихонько мяукнул. Тогда я нажал кнопку лифта, и шумная и громыхающая кабина, тяжело сопя, медленно сползла откуда-то сверху и грозно раскрыла свой беззубый рот, как на приеме у стоматолога. Фунтик юркнул в кабину, и я нажал ему одиннадцатый этаж, створки медленно задвинулись, и Десантник гордо поплыл наверх, прямо в небеса.

На семнадцатом этаже живет Ара – огромный тропический зелено-сине-красный попугай с крупным изогнутым крючковатым клювом. Однажды он выпорхнул из форточки и присел отдыхать на нашей помойке, где вступил в неравную схватку с крысой. Он перехватил ее тело своими когтями и бил увесистым клювом по черепной коробке, а крыса жалобно пищала, пытаясь вырваться из его крепких объятий. Я не знаю, зачем попугаю понадобилась крыса, но точно помню, что все так и было. Испугавшись то ли за Ару, то ли за крысу, я побежал к хозяину Адику, и Адику было достаточно всего лишь что-то гортанно крикнуть по-абхазски из окна, чтобы попугай бросил бедное животное и вернулся обратно на семнадцатый этаж.

Еще есть дикая кошка, которую я прозвал Лизка. Она приходит к моему коту, и они бьются лбами с разных сторон о стекло моего окна, находящегося, как я уже говорил, на первом этаже. Лизка приходит весной, в марте, она не знает, что мой кот кастрирован. Однажды Лизка просидела на окне на улице всю ночь, а кот Иззи не давал нам с женой спать, потому что носился как оглашенный по квартире и не знал, что делать с Лизкой.

В моем подъезде всего пять соседей и, честно говоря, мне их вполне хватает.

– Ты знаешь, какие мужчины в Штатах?

Федорова шагала по кухне, а кухня у них большая, метров семь в длину. Оля доходила до окна, там театрально взмахивала руками, рассматривала себя в стекло, разворачивалась и шла к двери в коридор, где снова рассматривала себя уже в дверное стекло.

По ходу восклицала:

– Они не курят и не пьют!

– Не может быть, – еле ворочая языком и вертикально дымя сигаретой, шептал ее муж Игорек, сидя на еле живом белорусском стуле и раскачиваясь на нем то ли от выпитого, то ли от странного желания сопровождать чеканную Ольгину ходьбу мерными движениями.

– Они никогда не потеют. Когда я училась в Беркли, мы кросс бегали на десять километров, так никто из них не вспотел, никто не вонял потом, ни от кого не шел неприятный запах.

– О как, – Игорек задумался и взглянул на часы. Ему давно уже хотелось спать, он с трудом боролся со сном, но все слушал и слушал жену.

– Они десять минут утром чистят зубы. У них изо рта помойкой не несет. Они утренние пробежки делают.