Встречный бой штрафников - Сергей Михеенков

Конные запряжки артиллеристов снова показались в поле.

Бой развивался сумбурно, вопреки всем законам и поставленным перед ротой задачам. Черт бы побрал эту распроклятую деревню, думал Нелюбин, выглядывая из-за угла. По проулку, соблюдая одинаковый интервал, пробежало несколько солдат. По угловатым каскам и высоким ранцам за спинами Нелюбин понял – немцы. Оглянулся, увидел Звягина, который уже снимал автомат с предохранителя, и крикнул:

– Огонь, ектыть! Огонь, ребяты!

Нелюбин стрелял, присев на колено, повел длинную очередь по мелькающим немецким пехотинцам, целясь в середину корпуса. Над ухом резким боем загрохотал ППШ Звягина. Кто-то справа помогал им редкими выстрелами из винтовки. Он заметил, как упал немец, бегущий впереди, как его тут же подхватили, как присели двое других, замыкавших колонну, и тотчас граната с длинной ручкой, кувыркаясь, как палка, перелетела через изгородь и провалилась в рыхлый снег прямо перед ними.

– Граната! – успел крикнуть Звягин и с силой рванул Нелюбина за воротник полушубка, стараясь затащить ротного за угол постройки.

Взрыв пошатнул хлев, стряхнул с соломенной крыши снежный сугроб. Когда Нелюбин вновь выглянул в проулок, там было пусто. Немцы исчезли. А в глубине деревни усиливалась стрельба.

Солдат, стрелявший из винтовки из-за кладушки дров справа от них, вылез из своего укрытия, на ходу зарядил новую обойму и сказал:

– Одного-то я, кажись, подстрелил.

В центре Дебриков бахали гранатные разрывы, слышались крики. Там, видимо, дело дошло до рукопашной. Нелегко Седьмой роте давалась эта деревня. Но они все же охватили ее, не дали уйти основной части гарнизона. Чувство мести играло в Нелюбине. Он коршуном оглядывал ландшафт деревни и окрестностей, стараясь определить, в каком положении в данный момент находится его рота, где противник и есть ли локтевая связь с соседями.

Взводные собирали своих людей, на ходу проводили частичную перегруппировку. Свою задачу они сейчас понимали и без него. А его задачей было обеспечить их дальнейшее продвижение усилением. Взвод легких пушек, покончив с ДОТом, уже втягивался в деревню. Следом входили минометчики, волокли на плечах массивные плиты, «трубы» и остальную матчасть.

Нелюбин увидел в проулке еще несколько солдат своей роты, окликнул их. Они отбились от взводов и теперь блуждали среди дворов, как овечки в сумерках.

– За мной, ребята! – махнул автоматом Нелюбин и побежал по проулку, по которому минуту назад уходили в сторону леса немцы.

Они перелезли через изгородь. За домом свернули вправо, к дороге, которая делила Дебрики на две улицы, перебежали через нее. Впереди увидели каменное строение. Из него полыхал огонь сразу нескольких пулеметов.

Позиция у немцев была удобная. Сарай стоял немного на отшибе. К нему примыкала гряда сосен, а дальше темнел лес.

В это утро Шура увидела всех своих. Всю семью. Брата, маму. Отца она тоже увидела, но отец стоял как бы в отдалении, за их спинами. Иванок и мама были словно озарены солнцем. А отец стоял в тени. Его лицо она видела смутно. Это был не сон. Просто, когда ей в очередной раз захотелось заплакать, она закрыла глаза, сделала над собой усилие, и те, о ком она постоянно думала, вдруг отчетливо проявились из хаоса мелькающих пылинок и грациозно перемещающихся влажных фиолетовых кругов.

В последнее время налеты авиации союзников на Баденвейлер стали чаще, и фрау Бальк подолгу оставалась у себя на ферме. Там, в долине у подножия гор, где не было никаких заводов и военных объектов, не бомбили.

Шуру оставляла присматривать за домом.

Во время налетов английских и американских самолетов она спускалась в подвалы и сидела там с зажженной свечой, забившись в угол. Зажигать свечу в подвале фрау Бальк ей запрещала. Внизу хранилось много старых вещей, которые могли легко вспыхнуть. Фрау Бальк боялась пожара. Особенно после того, как в центре города во время бомбежки сгорело несколько домов.

Шура осторожно отвела тяжелую портьеру и выглянула в окно. Горы вдали были покрыты плотной дымкой. Шел снег. Дома, в России, в ее родных Прудках, тоже, наверное, сейчас шел снег.

Прошел уже год, как она здесь. Сын фрау Бальк отбыл на фронт. Дом снова опустел. Арним совершенно был не похож на тех солдат, которые приезжали в их деревню, угрожали старосте Петру Федоровичу, грузили на кузов машины туши забитых свиней, резали во дворах овец и рылись в сундуках и чуланах в поисках теплых вещей, портили воздух прямо за столом и без всякого стеснения оправлялись у школьного крыльца. Он изредка уходил в город, кого-то навещал, передавал чьи-то письма. Посещал театр и потом с фрау Бальк подолгу обсуждал увиденное. Никогда не говорил о войне. Как будто это было для него запретной темой. Однажды фрау Бальк спросила его о том, где живут они на фронте и чем их кормят. В другой раз спросила, много ли убитых, где и как хоронят их тела. Сын побледнел и с минуту смотрел на мать таким взглядом, что и она эту тему больше не затрагивала. Основное время Арним проводил в своей комнате, больше похожей на библиотеку. Эта небольшая комната, окнами выходящая одновременно на тротуар и дорогу, а также во внутренний дворик, Шуре очень нравилась. Во-первых, здесь было много книг. Правда, все на немецком или на французском языках. Кто-то из предков Арнима, кажется, по линии отца, имел французские корни. По-французски Шура читать не смогла. А вот немецкие книги потихоньку брала и читала уже бегло. Во-вторых, ей тоже хотелось стать студенткой и жить среди книг и тетрадей с конспектами. А в-третьих, комната сына хозяйки была просто уютной. Арним закрывал за собой дверь и часы напролет читал, листал какие-то альбомы, конспекты. Что-то записывал в серую тетрадь, которую запирал в столе на ключ.

Вечером, когда стемнело, Шура обошла все комнаты, проверила на окнах светомаскировку. Спустилась на кухню, зажгла настольную лампу и открыла книгу, которую ей перед уездом на фронт подарил сын хозяйки. Это было берлинское издание «Трех мушкетеров» Александра Дюма. Когда Арним принес ей эту книгу, она взяла ее, прочитала название, потому что этот неожиданный подарок должен был что-то означать, и, не поднимая глаз, кивнула в знак блгодарности и сказала:

– Эту книгу я читала по-русски.

– Что ж, теперь прочитаешь по-немецки. И дай бог, чтобы настало такое время, когда ты сможешь прочитать эту книгу и на языке оригинала – по-французски. Возможно, почувствуешь разницу. У тебя хорошо получается. Но здесь, в Баденвейлере, тебе не стоит разговаривать на улице, с местными, особенно с крестьянами, приезжающими из деревень. Разговаривай с мамой, с почтальоном. У них правильное произношение. Но не смей разговаривать с Гальсом! У него ужасный швабский акцент! – В его глазах играла улыбка.

Шура взглянула на него и тут же опустила глаза. Разговаривая с ним, Шура старалась не смотреть ему в глаза.

Он был другим немцем. Не кричал, не топал ногами. Напротив, она чувствовала, что он хотел разговаривать с нею как с равной. Ведь он всего на четыре года старше ее. Они могли учиться в одной школе, и тогда он для нее был бы всего лишь старшеклассником. Но она знала и другое: она здесь в неволе, в работницах, ее насильно разлучили с семьей, везли сюда, как скотину, а потом выставили на бирже, как рабыню. Она знала, что думают о русских немцы. Доброе отношение фрау Бальк и ее сына тоже может измениться в одно мгновение, если она допустит какую-либо оплошность. Поэтому лучше вести себя так, как предписывалось.