С жизнью наедине - Кристин Ханна

Мама слабо улыбнулась, обулась, надела куртку и накинула на голову отороченный мехом капюшон. Зарядила второе ружье и подошла к дочери.

Лени открыла дверь и с ружьем наперевес вышла на заснеженную веранду.

Кругом белым-бело. Падал снег. Глушил все звуки. Тишина.

Они пересекли веранду и спустились во двор.

Лени учуяла смерть, еще не видя ее.

Разоренный загон, внутри обломки стоек и дверей. Повсюду чернели кучи экскрементов вперемешку со свежей и запекшейся кровью и кишками. Кровавые следы вели в лес.

Все разрушено. Загончики, курятник, клетки. Вся живность исчезла — даже ошметков не осталось.

Они таращились на разрушения, пока мама не сказала:

— Нам нельзя здесь оставаться. Запах крови привлечет хищников.

Взявшись за руки, они шагали вдвоем по дороге, и Лени чувствовала себя космонавтом на суровой белой планете. Она не слышала ни звука, только их дыхание и шаги. Лени пыталась уговорить маму зайти к Уокерам или к Марджи-шире-баржи, но мама отказалась. Ей не хотелось, чтобы кто-то знал, что случилось.

Городок затаился. На тротуарах под снегом прятался лед, с карнизов свисали сосульки. В гавани волны с белыми гребнями швыряли рыбацкие лодки, дергали швартовы.

«Лягающийся лось» был уже — или еще — открыт. Сквозь янтарные окна сочился свет. У салуна стояли машины — пикапы, снегоходы, — но их было немного.

Лени ткнула маму локтем и кивнула на припаркованный возле салуна «фольксваген».

Обе замерли.

— Он нам точно не обрадуется, — вздохнула мама.

И это еще слабо сказано, подумала Лени.

— Может, нам лучше вернуться домой?

Маму била дрожь.

Напротив открылась дверь универмага, послышался далекий звон колокольчиков. Вышел Том Уокер с большой коробкой продуктов, увидел их и замер.

Лени догадалась, как они с мамой выглядят — по колено в снегу, розовые от холода, в окаменевших от мороза шапках. В такую погоду никто не гуляет. Мистер Уокер убрал коробку с покупками в багажник пикапа, задвинул поглубже. Из магазина вышла Марджи-шире-баржи. Лени заметила, что Мардж с мистером Уокером переглянулись, нахмурились. И направились к ним с мамой.

— Здравствуйте, Кора, — поздоровался мистер Уокер. — Что же вы гуляете в непогоду?

Маму так трясло от холода, что зубы стучали.

— К нам вчера ночью приходили волки. Н-н-не знаю сколько. З-з-зарезали всех кур и коз, разгромили курятник и загон.

— Эрнт кого-то из них подстрелил? Вам помочь снять шкуры? Их можно продать за…

— Н-н-нет, — перебила мама. — Темно было. Я пришла… чтобы заказать новых кур. — Она посмотрела на Марджи-шире-баржи. — В следующий раз, как поедешь в Хомер. И риса с фасолью. Правда… денег у нас больше нет. Но я могу что-нибудь постирать. Или заштопать. Я отлично умею управляться с иголкой и ниткой.

Лени заметила, как окаменело лицо Марджи-шире-баржи, и услышала, как та еле слышно выругалась.

— Он вас бросил одних, и на ваш дом напали волки. Они же могли вас сожрать!

— Но не сожрали же. Мы отсиделись в доме, — ответила мама.

— Где он? — тихо спросил мистер Уокер.

— Н-н-не знаю, — солгала мама.

— В «Лосе», — сказала Мардж. — Вон их автобус.

— Том, не надо, — попросила мама, но было поздно. Мистер Уокер стремительно направился по тихой улочке, разметывая ногами снег.

Женщины и Лени кинулись за ним, то и дело поскальзываясь.

— Том, правда, не надо, — повторила мама.

Он распахнул дверь салуна, и Лени ударил в нос запах сырой шерсти, немытых тел, мокрой псины и горелого дерева.

Внутри, не считая сгорбленного беззубого бармена, сидело человек пять. Было шумно: мужчины стучали кулаками по бочкам из-под виски, заменявшим столы, работал радиоприемник на батарейках, неслась песня «Скверный, скверный Лирой Браун»[47], все говорили разом.

— Вот-вот, — вещал Чокнутый Эрл; глаза его остекленели. — Первым делом они захватят банки.

— И нашу землю. — Клайд еле ворочал языком.

— Хер им, а не землю. — Это уже отец. Он стоял, шатаясь, под свисавшим с потолка фонарем, глаза налились кровью. — Я свое никому не отдам.

— Ну и мудак же ты, Эрнт Олбрайт, — прошипел мистер Уокер.

Папа пошатнулся, обернулся. Посмотрел на мистера Уокера, потом на маму:

— Это еще что такое?

Мистер Уокер стремительно бросился на него, расшвыривая стулья. Чокнутый Эрл еле увернулся, чтобы не попасть ему под горячую руку.

— На твой дом вчера напали волки, Олбрайт. Волки!

Папа перевел взгляд на маму:

— Волки?

— Ты всю семью погубишь, — добавил мистер Уокер.

— Слышь, ты…

— Нет, это ты меня послушай! — перебил мистер Уокер. — Ты не первый чичако, кто приехал сюда, ни черта не зная о здешней жизни. Видали мы и поглупей. Но если мужчина не бережет жену…

— Кто бы говорил. Ты-то свою не уберег, а, Том? — бросил отец.

Мистер Уокер схватил его за ухо и так дернул, что папа взвизгнул, как девчонка. Уокер вытащил его из зловонного бара на улицу.

— Прогнать бы тебя пинками по городу, — прохрипел мистер Уокер.

— Том, пожалуйста! — взмолилась мама. — Не надо, только хуже будет.

Мистер Уокер замер. Обернулся. Взглянул на перепуганную — вот-вот расплачется — маму и усилием воли обуздал свой гнев. Лени еще никогда не видела, чтобы человек так себя поборол.

Он замер, нахмурился, пробормотал что-то себе под нос и потащил отца к автобусу. Открыл дверь, поднял отца играючи, как ребенка, и запихал на пассажирское сиденье.

— Позорище. — Захлопнул дверь, подошел к маме и спросил: — Справитесь?

Лени не расслышала, что прошептала мама, но ей показалось, будто мистер Уокер ответил: «Убейте его», а мама покачала головой.

Мистер Уокер коснулся маминой руки — мимолетно, слегка, — но Лени все равно заметила.

Мама улыбнулась. Губы ее дрожали.

— Лени, садись в автобус, — велела она, не сводя глаз с мистера Уокера.

Лени повиновалась.

Мама села за руль и завела мотор.

На обратном пути Лени наблюдала, как копится ярость в отце, как он раздувает ноздри, сжимает и разжимает кулаки, слышала это в словах, которые он не сказал.

Папа любил поговорить, а уж последнее время, зимой, особенно — за словом в карман не лез. Сейчас же сидел, стиснув зубы. От этого Лени показалось, будто она — обвязанный вокруг кнехта швартов, который треплет и тянет ветер, а трос сопротивляется, скрипит, скользит. Если узел завязать кое-как, он обязательно развяжется, оторвется; а может, неистовый ветер вырвет кнехт с корнем.