Укрощение красного коня - Юлия Яковлева

Но вместо «куды прешь» или брани мужик, сидевший на козлах, весело спросил:

— Бабочке твоей никак присесть бы?

Бричка была пуста. Зайцев объяснил, что им в НКВД.

— Знаешь где?

— А то. — Кивнул назад: — Столкуемся.

Зайцеву уже было все равно. Он пихнул Зоин чемодан. Бросил свой тощий сидор. Подсадил Зою, обдавшую его запахом подмышек. «Вот от меня козлищем‑то, наверное, тоже прет», — с неудовольствием подумал он. И плюхнулся рядом на подушку из сена.

Возница цокнул. Конек заработал ногами, колеса затрещали по булыжной мостовой.

Есть хотелось по‑прежнему. Во рту пересохло. Но сидя хотелось в туалет хотя бы уже не так сильно. В движении голову овевал приятный ветерок. Зайцев повеселел. Посмотрел: Зоя вроде тоже не была уже такой зеленой. И он с удовольствием принялся глядеть по сторонам, подобно госпоже Простаковой отдав знание географии на откуп извозчику.

Улицы извивались во все стороны, как миноги из сети. Вскоре осталась только одна — та, по которой они ехали. Булыжник тоже кончился: коняга токал, взбивая пыль. Вокруг все тонуло в зелени. Впервые Зайцев увидел, что это выражение не банальность, а точный отчет. Новочеркасск тонул в садах, палисадниках, огородах. Сквозь буйную зелень едва‑едва виднелись то верхушка крыши, то маковка церкви, то серые зубья забора. По рукам Зайцева, по лицу Зои, по ее закрытым векам бежала пятнистая тень. Душисто пахло цветами. С гудением проносились то ли шмели, то ли еще какая дребедень.

Пиджак раскалился. Снять его прямо сейчас не было никакой возможности: он прикрывал кобуру. Зайцев ругал себя за питерскую привычку — ничего бы кобуре и в сидоре не сделалось. Постепенно ременная сбруя становилась все теснее. Зайцев воображал, каково было дамам в старину, когда нашивали корсет.

«Корсет», — вдруг вспомнил он язвительный голос и инструктора с невероятно прямой спиной там, на манеже.

Он подумал, не закрыть ли глаза, не подремать, как Зоя. Но тотчас их раскрыл.

Убаюкивающая тряска, солнце, душистые запахи, зелень — не убаюкивали его. Наоборот. Он с удивлением понял, что ему не по себе.

Он привык к питерской просторности — просматриваемости — улиц. К простору питерского неба. К ровным линиям плотно сомкнутых фасадов.

И даже темные сыроватые каменные колодцы дворов были ему уютны. Ухо слышало в их гулкой трубе любой шорох.

А здесь, в солнце и неге, казалось, вставала дыбом шерсть на загривке. Он чувствовал себя городской крысой, выброшенной в лес.

— Да не ерзайте уже, — раздраженно прошептала Зоя. Она была бледна и сухо сглатывала после каждой фразы. — Что вы вертитесь? Ужасно трясете сиденье.

— Любуюсь видами, — быстро ответил Зайцев.

Улочка была пыльна, тиха, пустынна. А казалось, что кто‑то смотрит — за зеленью, за заборами. Хотя глядели на них только косматые морды подсолнухов.

— А вы российцы, значит? — словно почувствовал его тревогу, отозвался возница. — По выговору слышу. Тоже приехали, значит?

— Тоже?

— Приезжают разные.

Зайцев подтвердил.

— Слушай, папаша, а что‑то мы едем, едем — далеко еще?

— Не. — И сразу: — А что, никак с Англией война скоро?

— С Англией‑то почему? — наобум спросил Зайцев. Он ерзал, глядя по сторонам, — вокруг уже точно ничего не говорило о приближении главной улицы. Даже если предположить, что жулик‑извозчик нарочно повез их задами, чтобы содрать побольше.

— Что это мы все не доедем никак?

— Доедем, — заверил извозчик.

Повозка явно двигала из города вон. Извозчика пора было брать за шиворот. Зайцев и сам не понял, что правая рука его ткнулась под пиджак, под мышку. Не успел понять. А голова сама прянула назад — как бы отклоняясь от гудящего промелька пчелы.

Только это была не пчела. Сознание, опоздав, отметило звук выстрела — сухой треск. Тело само повалилось на Зою, вытолкнув из‑под обстрела. Лошадь забилась на месте. Что‑то крикнул — а может, и нет — возница. Или Зоя. Может, это он сам, Зайцев, кричал.

Еще треск. Он выкатился из повозки. Сдернул Зою за руку. Занял огневую позицию за колесом. Заметил движение. Почувствовал знакомую отдачу в ладони. Еще. И еще.

И опомнился, только когда тишина стала оглушительной. Когда ощутил, что в кобуре пусто. Когда увидел, что Зоя с ужасом смотрит на дымящийся пистолет в его руках.

* * *

Зоя выглядела уже совершенно спокойной, даже порозовела и пила чай, поглядывая поверх чашки то на Зайцева, то на Татьяну Григорьевну.

Так, она сказала, ее звали: Татьяна Григорьевна.

Особенно испуганной Татьяна Григорьевна не выглядела. Обеспокоенной — да. Но по‑деловому. Зайцев отметил: усадила их так, чтобы не видно было из окна. А потом еще и задернула густую кружевную занавеску.

Расставила на столе блюдца. На них — перевернутые вверх дном чашки. Поставила миску с сушками.

— Паек армейский. Не жалуемся.

В чашку переложила из большой кринки простоквашу. В салфетке принесла хлеб. Вынула варенье. А затем столь же простым хозяйским движением достала из‑под кровати и положила поверх покрывала винтовку.

Покрывало было белым и тоже кружевным — под стать занавескам. Не приходилось сомневаться, что выполнены одними и теми же — хозяйкиными — руками. И сейчас ее рука приветливо приподнялась с вороненого ствола винтовки и показала на стол.

— Наливайте. Угощайтесь. Чай — астраханский. Простокваша местная, сами корову не держим. Пока. Хотя я предпочитаю козу. Но мужу запах молока не нравится: душок, говорит, козлятиной пахнет. Варенье свое, прошлогоднее, правда. Вы там снимите сами, что засахарилось. Если не по вкусу.

Зайцев не мог и думать о еде.

— Очень даже по вкусу, — ответила Зоя. — Спасибо.

Рука хозяйки снова легла на оружие. В том, что Татьяна Григорьевна вскинет его в момент, прицелится и выстрелит, Зайцев не сомневался.

И поразит цель.

Он сразу видел, когда человек клал руки умело — будь то руки зубного техника, криминалиста‑эксперта. Или женщины с ружьем.

Он чуть отогнул пальцем занавеску. Во дворе ни души. Кроме расписного индюка с до того неприличной штуковиной на голове, что Зайцев засмотрелся.

— И часто у вас вот так… озоруют, — наконец поинтересовался он. Она сама так сказала: «озоруют».

Впрочем, мог бы и не спрашивать. Винтовку Татьяна Григорьевна достала красноречиво быстро.

— Бывает, — спокойно ответила она.

Будто разговор шел о погоде.

«Если только эту погоду не мы с собой привезли, — кисло подумал Зайцев. — Но неужели кто‑то знал, что мы едем?»