Седьмая Линия. Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева

— Ты не смотри, что я на такой затрапезной тачке, у меня «бээмвуха» в ремонте.

— Дело не в тачке, — вздохнула Яна.

— А в чем? — спросил пытливый хлопец.

— В том, что я замужем и люблю своего мужа, — соврала Яна.

— Если б ты была моей женой, — обрадовался парень новой теме для разговора, — я бы тебя одну не отпускал.

Яна обратила к нему насмешливый взгляд.

Она вышла у главпочтамта, не удосужившись снабдить несчастного приставалу номером телефона. Перешла дорогу и, пройдя до третьей по счету арки, вошла в небольшой тихий дворик. Поднялась на крыльцо, ступеньки которого были предусмотрительно застелены гофрированными резиновыми ковриками, и нажала на кнопку звонка. Над ее головой маячила синяя вывеска:

Ей открыла субтильная блондинка в модных очках. Стрижка у девушки тоже была модная. Ее соломенного цвета волосы были тщательно уложены, глаза смотрели бодро и доброжелательно.

— Добрый вечер. Это я вам звонила вчера и сегодня. Моя фамилия Милославская. Мы договаривались со Львом Николаевичем о встрече.

— Да-да, — с заученной вежливостью улыбнулась блондинка, которая слушала Яну, чуть наклонив набок свою очаровательную головку. — Пойдемте.

Она еще раз улыбнулась и, развернувшись, деловой, но отнюдь не суетливой походкой устремилась вдоль по коридору. Яна скользила глазами по латунным табличкам, прикрепленным к высоким дверям из натурального дерева. Коридор блистал евроремонтом, в небольшом холле-приемной, который женщины миновали, следуя в глубь коридора, зеленела комнатная флора и уютно урчали компьютеры. Наконец девушка остановилась перед последней, тождественной по форме всем остальным дверью и деликатно постучала. Постучав же, чуть приоткрыла.

— Лев Николаевич, к вам госпожа Милославская.

— Да-да, Лика, — раздался из приоткрытой двери звучный баритон, — пригласи.

Девушка выразительно улыбнулась Яне, приглашая войти. Яна поблагодарила и, проскользнув в щель между дверью и косяком, ступила за голубой ковролин. Сухую официальность кабинета разнообразили разные мелочи, отвечающие, должно быть, натуре хозяина, склонному к украшательству.

На прямоугольном столе Яна увидела изящную вещицу — подставку-зажим для книг. Два бронзовых тибетских монаха в сидячих позах располагались по обе стороны этой экстравагантной подставки, и если бы не стоявшие между ними книги, наверное, загипнотизировали бы друг друга.

— Прошу, — расплылся в сочной улыбке сидевший за столом во вращающемся кресле широкоплечий, полноватый брюнет.

Ему можно было дать лет сорок пять. Основательный, солидный дядечка с неторопливыми жестами и отменным аппетитом. Его пухлые щеки приятно розовели. Щербинка между передними зубами придавала его немного одутловатой физиономии что-то заячье, порочное и детское одновременно. Черные густые волосы сверкающими волнами были зачесаны назад, густые брови весело поигрывали, то изгибаясь месяцем, то причудливо ломаясь, полный рот, необычайно яркий и женственный, был приоткрыт то ли от удивления, то ли от того, что Гущина мучила одышка.

Он поднялся, и Яна оценила его немалый рост. Увидев Яну, он снизошел до того, чтобы поухаживать за ней. И из ленивого, избалованного вниманием клиентов адвоката превратился в галантного ухажера. Яна и без обращения к картам чувствовала некую фальшь в этой его заботе. Что-то от самолюбования, от лукавой игры в доброго и внимательного дядечку присутствовало в неспешной обходительности Гущина. Может быть, это впечатление не в последнюю очередь было вызвано таящимся в его глазах недоверием, той самой острой цепкостью придирчиво-внимательного взгляда, которая отличает людей, привыкших видеть в других нечто порочное и корыстное. И Яна подумала, что не так он добродушен, снисходителен и гедонистичен, каким хочет казаться. Что ж, ей придется поработать над ним.

Яна, удовлетворенная столь беглым анализом, не могла сдержать легкой ироничной улыбки, которая несколько насторожила Гущина. Онеще откровеннее заулыбался и помог Яне избавиться от ее норкового манто, которое с ловкостью, достойной Фигаро, подхватил и заботливо пристроил на вешалке в шкафу.

Оставшись в полупрозрачной блузке и мини-юбке, Яна почувствовала некоторое смущение, тем более что Гущин, вернувшийся за стол, принялся ее бесцеремонного разглядывать. То ли он поддался ее чарам, то ли считал себя хозяином положения. Яна села напротив него в кресло, положила ногу на ногу. Взгляд Гущина скользил то и дело по ее стройным, обтянутым черными чулками ногам.

— Так что же вас привело в мой скромный офис? — нараспев, с притворной скромностью произнес он.

— У меня к вам срочное дело. Мне нужен адвокат…

— Кофе хотите? — потянулся всем своим огромным телом Гущин.

— Можно, — широко улыбнулась Яна.

Гущин вызвал по телефону секретаршу и попросил ее принести кофе.

— Редко можно увидеть в моем кабинете такую привлекательную особу, — плотоядно облизнул он свой и без того мокрый рот. — Вы курите?

Яна кивнула.

— Прошу, — он протянул Яне зажженную зажигалку, наклонившись над столом так, чтобы поглубже заглянуть в вырез полурасстегнутой Яниной блузки.

Яну позабавило такое откровенное, при всей предпринятой маскировки движение. На мгновение она поверила в то, что Гущин заглотил наживку, и даже испытала к нему нечто вроде материнской нежности и жалости.

— Спасибо, — Яна красиво затянулась, небрежно держа сигарету между большим и указательным пальцами, — Вероника Шкавронская очень высокого мнения о ваших способностях. Она и посоветовала мне обратиться к вам. Ведь в наше время так трудно найти поистине хорошего и порядочного адвоката. Не просто прилежного работника, а человека, который может утешить и вдохновить, вы меня понимаете?

Гущин, на лице которого сияла самодовольная улыбка, согласно кивнул.

— Но, — все-таки возразил он, в глубине души почему-то не доверяя этой посетительнице, — понятие «хороший адвокат» уже включает в себя указание на то, что считающийся и являющийся на самом деле таковым человек уже обладает теми моральными качествами, о которых вы вскользь упомянули.

— Прекрасно, — Яна демонстративно, в замедленном темпе поменяла ногу. — Думаю, вы — как раз тот, кто мне нужен.

Движение Яниных ног не осталось незамеченным Гущиным. Он с наглым любопытством сопроводил его долгим, понимающим взглядом. Но, к своему удивлению, Яна заметила в его глазах некую насмешку. Нет, он не так прост!

— Мой брат попал в неприятную историю. Его обвиняют в убийстве…

Далее последовал душещипательный рассказ, подготовленный Яной с несказанной изобретательностью и доведенный до оглушительного совершенства красками мгновенной импровизации. Яна, точно заражаясь от самой себя враньем, лгала все изощреннее и вдохновеннее и к концу речи даже пожалела, что пора сворачивать это рассчитанное на горячий отклик повествование. При всем том она сознавала, что злоключения ее мифического брата, поток ее красноречия — это только фиговые листки, прикрывающие ее желание понравиться Гущину и соблазнить его. Тем более что сам Гущин тоже так думал.