Хоксмур - Питер Акройд

Расхаживая, я замыслил собственную наживку, чтобы поймать сию рыбешку, сего уродца в образе человечьем, и написал в ответ так: смысла письма Вашего я не разумею, объяснитесь в следующем и дайте мне знать. Имени своего я не подписал, но сверху поставил: г-ну Гейесу, за сим упрятал письмо в пояс своих исподников и позвал Ната; тот прибежал ко мне бегом.

Вы к говядине и не притронулись, говорит, и пить тожде ничего не пили; я уж госпоже Бест говорю, дескать, не знаю, что мне с Вами делать, Вы что тот человечек из сказки, который все меньше делается…

…Будет тебе, Нат.

Истинно так, говорит, а сам зевает.

Тогда я продолжал: Нат, ежели увидишь какого малого, лицом невидного, завидущего бездельника, ежели будет в здешних местах шататься такой, да и любой, кто тебя обеспокоит, то следи за ним и мне докладывай. Он посмотрел на меня удивленно и ничего более не сказал, только снова зевнул. За тем, насвистывая себе под нос, я оделся. Смелости мне было не занимать, однако, покуда я шел в контору, страхи мои возвратились. Каждый прохожий, что бросал на меня взор, заново внушал мне ужас; я сам себя не понимал совершенно и находился под воздействием столь многих страстей, что едва соображал, куда направляюсь. В Скотленд-ярд вошел я, словно виноватый, и, покружив, дабы убедиться, что за мною не следят, оставил письмо к господину Гейесу в уголке, где негодяй наверное должен был его обнаружить.

После, снова очутившись у себя в каморке, среди своих чертежей и бумаг, я собрался с духом и занялся переговорами касательно до своей работы. Не мешкая, написал я к Комиссии следующее:

Ваппингская церковь в Степнее растет. Стены уже достигают повсюду до высоты пятнадцати или шестнадцати футов; каменщику доставили порядошное количество Портландского камня, хоть он и не добился в работе того продвижения, кое от него ожидалось. Мороз весьма сильно повлиял на часть кирпичной кладки, каковая сделана была в начале Ноября; часть следует вынуть и положить новую. Однакожь я удовлетворен. Прилагаю также наброски картины, росписи весьма обширной и любопытной, какую надлежит разместить в западном приделе церкви: сие есть образ Времени, крыла развернуты. Под ногами у Времени лежит изображение скелета длиною около восьми футов, под коим расположена Слава в виде равносторонного треугольника, заключенного в большой круг. Эмблема сия для Христианской церкви является наиболее подходящей и употреблялась в Христианстве с ранних пор.

Покорнейший ваш слуга, Ник. Дайер.

Картина эта есть единственная, что будет явлена перед Комиссией, моя же собственная работа остается скрыта — ибо здесь, в третьей из моих церквей, надлежит представить также фигуру огромного человека, темного, с красными глазами, держащего меч и в белом облачении, человека, держащего золотой шар и одетого в красное, и человека в колпаке темного полотна поверх головы и с воздетыми руками. Когда старина Мирабилис впервые познакомил меня с подобными вещами, я сказал ему, они-де наводят меня на воспоминанья об историях, слышанных в детстве. Как не наводить, отвечал он, ведь откуда, как не из детства, берутся наши печали? Да разве способен я позабыть то тело в яме?

В передней послышался шум, и я подошел к дверям, словно бы по случайности. Это оказался Гейес, входивший сюда, как я и предвидел, однако взглянуть на письмо, оставленное для него вместо приманки, я не осмелился. Мы с ним вполне любезно раскланялись, а за сим я поворотил назад, будто что-то позабыл. Однакожь у двери своей остановился и, слегка повернувши голову, уголком глаза приметил, что Гейес, пугало эдакое, взял письмо, распечатал его, быстро прочел и швырнул наземь, даже не взглянувши на меня. Не жить тебе, подумал я, ишь, дразниться вздумал.

И тут этот змий подает голос: господин Дайер, говорит, я исследовал местность подле Ваппингской церкви.

Обратили, стало быть, взор свой к праху земному, как велит нам проповедник?

Он улыбнулся было моей шутке, а после продолжал: сточную канаву там прокладывать будет весьма дорого и затруднительно, господин Дайер.

И все же, господин Гейес, сделать это необходимо, так как другого места нету.

В таком случае я вынужден дожидаться, пока заложат основания всех колонн, говорит он, а посему сделайте одолжение, соблаговолите мне сообщить, когда закончите.

Смотрели ли вы чертеж? спросил я, оскаливши зубы в ухмылке.

Да, он у меня в ящике.

Я был бы рад получить его обратно, господин Гейес, ибо копии у меня не имеется.

Тут он понял, что меня так просто не возьмешь. Направился к себе в комнату и, стоя ко мне спиною, промолвил, будто бы в пустоту: это третья церковь, верно, господин Дайер?

Будет тебе, щенок, будет, подумал я, а сам с него мерку на саван глазами снимаю. Да, говорю, да, третья.

— Это третье?

— Да, третье. Мальчик в Спиталфилдсе, бродяга в Лаймхаусе, а теперь еще один мальчик. Третье.

— На этот раз в Уоппинге?

— Да.

Хоксмур поглядел в окно на улицы внизу, шум которых до него не доходил; потом глаза его расширились: он поглядел на само окно и заметил патину пыли, выплюнутой городом; затем он еще раз перевел взгляд, сосредоточившись на собственном отражении — или, скорее, на абрисе лица, висящем над лондонскими зданиями, словно галлюцинация. У него болела голова; наконец он закрыл глаза, чуть прижав пальцы к вискам, и спросил:

— А почему считают, что тут есть связь?

Молодой человек у него за спиной уже готов был сесть в небольшое кабинетное кресло, но снова неловко встал, задев рукавом комнатное растение, трепетавшее в потоке воздуха от вентилятора.

— Связь тут в том, сэр, что все они были задушены, все в одном районе и все в церквах.

— Да, загадка. Вы любите загадки, Уолтер?

— Загадка, и ее пытаются разрешить.

Хоксмуру и самому не терпелось в этом разобраться. Неоновые лампы в коридорах издавали неясный шум, который ему нравился, но, подняв глаза, он увидел наружную электропроводку, покрытую пылью; часть коридора была погружена в темноту, и они какое-то время ждали в потемках, пока перед ними не открылись двери лифта. А когда они с помощником отъезжали от Нью-Скотланд-ярда, он, указывая на улицы, пробормотал: «Тут надо ухо востро держать». И Уолтер рассмеялся, поскольку знал о привычке Хоксмура издеваться над коллегами, повторяя их слова. В голове у Хоксмура крутилась песенка: «Одна — к беде, а две — к удаче», — но вот к чему третья?

От реки, где они припарковались, была видна колокольня Св. Георгия-на-Востоке, странной формы: она словно прорывалась сквозь крышу, а не просто поднималась над ней. Когда они переходили Рэтклифф-хайвэй, направляясь к церкви, Хоксмур до крови прикусил изнутри губу; ему опять, как всегда при расследованиях такого рода, грозила неудача. Церковь и ее окрестности уже были оцеплены, и перед белой лентой собралась небольшая толпа — толпа, состоявшая в основном из жителей, пришедших из любопытства поглазеть на место, где произошло убийство ребенка. Хоксмур, быстро пройдя мимо зевак и нырнув под ленту, — в толпе зашептались: «Вот он!», «А кто это?» — зашагал в обход церкви к маленькому парку позади нее. Там, перед полуразвалившимся зданием, на котором по-прежнему виднелись буквы M З Й, выбитые над входом, присели инспектор и несколько молодых констеблей из местного отдела по расследованию преступлений — они осматривали землю вокруг. Инспектор записывал наблюдения на диктофон, но стоило ему увидеть Хоксмура, как он выключил его и поднялся, скривившись от боли в спине. Хоксмур решил не обращать на это внимания и, подойдя совсем близко, представился: