Крутые мужики на дороге не валяются - Катрин Панколь

— Ну, и кто у нас нынче в фаворе? Как зовется наш новый хахаль? Уж столько времени прошло с тех пор, как я выставил того сопляка. Держу пари, у нас завелся кто-нибудь новый.

— Папа, прекрати. Оставь меня в покое. Я не собираюсь это обсуждать.

— Это почему? Что, новый тоже попался не слишком?

— Папа, хватит. Ты прекрасно знаешь, чем все это закончится…

— Да что я такого сказал? Ты все принимаешь в штыки. Уж и пошутить с тобой нельзя. Никакого чувства юмора! Ужас какой-то! Истинная дочь своей матери!

— Папочка, умоляю тебя, не начинай все сначала, пожалуйста.

Она с мольбой взирала на отца, но тот не унимался. Высасывал устрицу-другую, прикладывался к бокалу и продолжал:

— Ну скажи мне, на кого он похож? Что поделывает, а? Чем, собственно, промышляет? Да я что такого спросил? Ты что, стесняешься его? Ты его стыдишься?

— Папочка, умоляю, послушай меня, прекрати.

— Хорошо, уже прекратил. А теперь представь, что я нос к носу столкнусь с ним на улице и даже не узнаю. Каким идиотом я буду выглядеть!

Опустив голову, она молчала. И только тогда Он замечал, что ее пальцы судорожно вцепились в скатерть, глаза уставились в угол стола, локти напряжены, как пружины… Только тогда Он оставлял ее в покое, говорил:

— Ну вот, как мы раньше с тобой веселились, а теперь даже имя узнать нельзя… Ладно, дочка, забыли, давай лучше выпьем…

Она через силу улыбалась, поднимала бокал, чокалась с отцом, поддерживала разговор. Твердила себе, что Его уже не изменить, что теперь она выросла и должна принимать Его таким, каков Он есть… Но ненависть клокотала в животе, во рту, во всем теле. Она не позволяла себе дрожать, боялась выплеснуть свои эмоции. В эту минуту отец казался ей ужасным, безобразным. Каждая Его черта вызывала отвращение: длинный нос, огромный рот, мешки под глазами, торчащие из десен зубы… Он давил ее своей любовью — вязкой, склизкой, мерзкой! В эту минуту она тихо Его ненавидела.

Их отношения зашли в тупик. В полнейший, беспросветный тупик…

Ненависть прибывала. Ненависть вперемешку с отчаянием: выхода нет. Нет и не будет. Покуда отец жив, Он ее не отпустит. Из этого тупика не выбраться. Силы неравны. Она послушно ела устрицы, а Он говорил и говорил: о своей работе, о стройках, о том, как приструнил коллег. Она делала вид, что слушает, а сама украдкой поглядывала на часы, прикидывая, долго ли еще придется Его терпеть. Всем своим существом она рвалась домой. Там ее ждал другой. При этой мысли она светилась от счастья. Он ждет ее дома. Когда она придет, он примет ее в свои объятия и скажет, что любит ее, ее одну. И ужасный вечер сразу останется в прошлом…

Она вырвет у него признание в любви. Непременно. Он просто обязан сказать, что любит ее. Без его любви жизнь не имеет смысла.

Ни малейшего смысла.

После визита к Рите я отправилась за зеленой блузкой, причем не куда-нибудь, а в «Шаривари», роскошный магазин на пересечении Коламбуса и Семьдесят второй, торгующий исключительно итальянской и французской одеждой. С любовью не шутят: я выбрала лучшее, что нашлось в магазине, — длинную тунику отличного кроя из чистого шелка насыщенного теплого зеленого цвета. В таком прикиде только и остается, что куковать под пальмой в ожидании Волшебного принца, который не замедлит объявиться. Я решила не смотреть на цену, пока не выйду из магазина. Боялась, что в последней момент рука дрогнет, поэтому, протянув кредитную карту, я подписала чек не глядя, зато, очутившись на улице, первым делом потянулась за распечаткой. Идея отовариться вслепую оказалась удачной. Кончено, при таком подходе мои скромные сбережения в скором времени сойдут на нет, но на этот раз я себя прощаю… Слишком многое поставлено на кон, дешевая блузка может все испортить. Итак, экипировка готова, остается лишь дождаться, пока Алан прочтет письмо и позвонит или наткнется на купюру с разукрашенным Вашингтоном. Это может занять кучу времени, а я не слишком терпелива. И вообще: вдруг у него есть подружка?

Забыла спросить у Риты. А по телефону «вспышки» не работают, лучше не рисковать. Я пыталась смириться с томительным ожиданием и не накручивать себя понапрасну. Те, кто не торопится, всегда вызывали у меня уважение. Терпение в нашу суетливую эпоху сродни мудрости, если не святости. Чтобы на тебя снизошла эта благодать, нужно особым образом сконцентрироваться. По правде говоря, со мной это случается нечасто, зато в редкие минуты спокойствия и высокого безразличия я явственно ощущаю, как трепещет на ладони моя душа. В такие мгновения я, не колеблясь, принимаю решения, знаю, что мир принадлежит мне, а мое место под луной абсолютно законно. По-буддийски отстраненная, загадочная и воздушная, с печатью мудрости на челе, я плыву по миру, излучая покой.

Я спускалась по Коламбусу, призывая себя расслабиться. Между тем город жил своей лихорадочной жизнью, прохожие переругивались и толкались, водители сигналили изо всех сил. Один рекламный плакат восхвалял «самый быстрый напиток в мире», другой — чудесное лекарство, позволяющее в одночасье справиться с болью: «Ваше время слишком ценно, чтобы тратить его на болезнь». А я, наоборот, специально тяну время. Сжимая в руках блузку, на которую возлагаю нешуточные надежды, намеренно замедляю шаг. В Америке не принято без дела слоняться по улицам, это выглядит подозрительно, могут даже документы попросить. Тут нужно суетиться, стремительно мчаться навстречу удаче. Это называется «to make it»[37]. Всякий лопух, прибывший в Нью-Йорк с двумя баксами в кармане, припадает губами к асфальту, восклицая: «I’m going to make it»[38], после чего отправляется дрыхнуть на ближайшую скамейку, а пробудившись, вновь принимается фантазировать на ту же тему.

Здесь на каждом шагу попадаются уличные торговцы, которые не так давно благоговейно лобызали асфальт. Соорудив прилавок из трех досок, они продают что попало: шерстяные шлемы, зонтики, воздушных змеев. Неважно, чем вы промышляете, важен сам принцип «to make it», а он очень прост. Первым делом вы отправляетесь на рыбный базар, разгружаете грузовик с треской, зарабатываете адскую боль в пояснице и пять баксов. На эти деньги покупаете по оптовой цене два шерстяных шлема, в первый же морозный вечер выкладываете их на импровизированный прилавок и предлагаете озябшим прохожим по десять баксов за штуку. Итог — пятнадцать долларов чистой прибыли. Вы покупаете восемь новых шлемов (на этот раз оптовик делает вам скидку — вы с пеной у рта доказываете, что дела идут превосходно и скоро вы будете скупать его дерьмовые шлемы вагонами), эстетично раскладываете их посреди тротуара и продаете по двенадцать баксов каждый. Дует шквалистый ветер, гирлянды сосулек вырастают на простуженных носах, а их хозяева буквально вырывают друг у друга ваши допотопные изделия, попутно проклиная непогоду и коварных синоптиков. К концу недели вы зарабатываете кругленькую сумму и инвестируете по новой. Из Кореи только что прибыла целая партия шлемов — правда, с размером вышла накладочка, они малость натирают, но это уже не ваша проблема: в дерматологи вы не записывались, и вообще — гарантийное обслуживание не предусмотрено. Вскоре оказывается, что ваши обороты выросли в несколько раз и в одиночку вам уже не справиться. Почесав репу, вы снимаете крошечную лавчонку, обзываете ее «Голова в тепле» и начинаете торговать по-настоящему. Нанимаете продавщицу и двух вязальщиц, желательно вьетнамок — они самые компактные — и сажаете их в заднем помещении. Тут вас озаряет: в тон шапкам можно производить варежки, носки и шарфы. Главное — нанести на всю эту дрянь какую-нибудь броскую фразу, вроде «Paris, New York, forever, nevermore, Oh! la! la!»[39], и тогда можно будет загнать ее подороже. У входа вешаете фотографию знаменитой актрисы, чей щенок однажды поднял лапку прямо под вашей вывеской. Просите продавщицу надеть что-нибудь покороче, а вьетнамок — потесниться: отныне их будет четверо. За окном по-прежнему бушуют метели, и это наводит вас на мысль запустить производство игривых шерстяных колготок, на которых будут вышиты мужские имена и нежные словечки. Идея обречена на успех, магазин не выдерживает наплыва покупательниц, и вы арендуете помещение по соседству. Заказы поступают со всех концов страны. Журналисты наперебой фотографируют ваш эксклюзивный товар, восклицая: «Прелестно! Восхитительно!» Между делом просят бесплатный образец для старшей дочки. Вы одариваете их вожделенными колготками, а назавтра ваш портрет красуется в прессе. Обороты растут с каждым днем, и вы нанимаете еще парочку вьетнамок, компактных до невозможности. Сажаете их в подвале — места у вас в обрез. Каждые два часа позволяете им выйти подышать, но с вычетом соответствующих минут из зарплаты. Потом приобретаете грузовик и нанимаете водителя для доставки заказов в торговые центры. Покупаете домик в Саузхемптоне и на выходные отправляетесь туда. Проклинаете пробки, воскресные пробки, это ужас, кошмар, особенно летом! Летом на дорогах творится нечто невообразимое! Эту ценную информацию вы сообщаете вьетнамкам, которые избавлены от изнуряющих вылазок за город: до городских пляжей добираться гораздо проще, чем до так называемых элитных, экологически чистых. Впрочем, вязальщицы не имеют шанса лично оценить качество общественных пляжей — они работают без выходных… но, будучи нелегалками, вынуждены верить вам на слово и делить свое скромное пространство с новыми подругами. Иначе — тут вы улыбаетесь, будто собрались пошутить, — иначе вам придется их заложить и родина вновь примет их в свои объятия. Если же они будут безропотно сносить свою долю и работать как заведенные и даже носа не казать на улицу, то, возможно, им тоже однажды улыбнется судьба, и они будут сами торговать шлемами или набедренными повязками, какая, собственно, разница, главное, что они тоже смогут добиться успеха, в погоне за которым приплыли сюда. Такова Америка, поясняете вы, закуривая сигару и наполняя едким дымом их закуток в четыре квадратных метра. В эту страну отовсюду сбегаются жаждущие успеха.