Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе  - Джон Максвелл Тейлор

В 1884 году, на пике своей славы как романиста, Лев Толстой произвел на свет странный автобиографический документ, который из-за его противоречивых комментариев о религии пришлось печатать за рубежом. Озаглавленный как «Исповедь», он излагал историю духовного кризиса, пережитого автором в 1877 году, когда его жизнь утратила всякий смысл и он оказался на волосок от самоубийства.

Даже до 1877 года, как он далее излагает, ему пришлось отказаться от веры в ценность творческого самовыражения и в важность собственного письма. Это обособило его от современников, похоже, считавших, что религия утеряла действенность в нынешнем мире и художнику следует принять эстафету у священника, став нравственным и духовным проводником. Искусство должно сделаться новой религией, говорили они, великие произведения искусства – новые писания. Толстой не соглашался. Как художникам, которые по опыту своему обыкновенно люди скверные и безнравственные, быть человечеству нравственными поводырями?

Вместе с тем, вопреки его сомнениям в собственном призвании, Толстой продолжил писать и публиковаться, зарабатывая славу и денежное вознаграждение за труд, который сам втайне считал никчемным.

Не следует спешить, прежде чем утверждать Толстого в праве, о котором он заявляет в «Исповеди», пренебрегать своими состоявшимися литературными работами. В 1877 году, когда произошел его духовный кризис, он завершил работу над «Анной Карениной». Немыслимо, что человек, написавший этот роман, не был привержен сердцем и душой своему письму, что он втайне полагал, будто страницы, рождающиеся под его пером, никчемны. «Исповедь» – мощная писательская работа, проникнутая духом прямоты и искренности, и она влечет читателя за собой. Не менее, чем в случае «Анны Карениной», неизбежно верится, что человек, написавший «Исповедь», привержен своему труду и сердцем, и душой. Но то, что Толстой в «Исповеди», по сути, именует автора «Анны Карениной» самозванцем, который пишет не по-честному, не означает, что автор «Анны Карениной» действительно самозванец. «Исповедь» не имеет права заявлять, что раз она автобиографична, то изрекает бо́льшую истину, нежели та, на какую способен какой-то там роман. Действительно, для любого, кто серьезно относится к религиозным притязаниям искусства, а это предполагает веру в то, что красота и истина – одно и то же, «Анна Каренина» излагает истину выше, чем «Исповедь», поскольку это гораздо более масштабная из двух работ, гораздо более прекрасный эстетический конструкт. Но нет необходимости возносить искусство до положения религии, чтобы понимать: «Анна Каренина» в сути своей не фальшива. «Анна Каренина» правдива насквозь. Единственная спорная точка – в том, какого рода правду этот роман излагает.

Что «Анна Каренина» сообщает своим читателям? В чем, грубо говоря, послание этого романа? Вопрос этот жив со времен Толстого и до сих пор. Для громадного большинства читателей «Анна Каренина» – история красивой женщины, которая бросает безрадостный брак ради любви, но затем претерпевает кару изгнания из общества и в отчаянии кончает с собой. Иными словами, роман беспрекословно занимает сторону Анны. В предельном варианте подобного некритического чтения Анна (как и ее духовная сестра Эмма Бовари) – бунтарка против гнетущего патриархального порядка, и автор-мужчина карает ее, попросту убивая. Однако в том прочтении этой истории, которое предлагал сам Толстой, Анна бросает мужа и ребенка ради личных интересов и предсказуемо завершает свою жизнь в нравственной пустыне. Читателям следует полагать Анну примером не того, как надо жить, а того, как жить не надо.

Кризис 1877 года – в той мере, в какой касается Толстого как писателя, в отличие от Толстого-человека, – свелся к одному-единственному нравственному вопросу: как мне следует применять свои дарования ради блага ближнего? Два десятилетия Толстой сражался с этим вопросом, пробуя разнообразнейшие ответы, самый ясный и незамысловатый из них (хотя необязательно самый истинный) состоял в том, что его долг – нести в современный мир сущностное учение Иисуса, на языке, который поймет простой крестьянин. И поэтому почти все работы Толстого после 1877 года – христианские по духу и сомнительные в смысле эстетической фальши.

Первая примечательная работа, воплощающая этот вновь сформулированный подход к искусству и творческому признанию, – рассказ «Хозяин и работник» (1895), в котором преуспевающий купец по фамилии Брехунов пускается в опасное странствие по бездорожью на санях в разгар зимы, чтобы уладить сделку, сулящую большие барыши. Вопреки всевозможным отговорам Брехунов настаивает на этой глупой затее и в итоге замерзает насмерть.

Работник, которого Брехунов берет с собой в путь, – крестьянин по имени Никита, он видит, к каким неприятностям ведет их обоих жадность хозяина – и бестолковость его как штурмана, – но все равно следует за ним и подчиняется его приказам. То, что лишь Никита переживает ту ночь в чистом поле, – не следствие каких бы то ни было действий с его стороны. В глубинном смысле слова Никите все равно, что с ним случится, он предает себя на милость Божью. «Кроме тех хозяев, как Василий Андреич, которым он служил здесь, он чувствовал себя всегда в этой жизни в зависимости от главного хозяина… и… что хозяин этот не обидит»[180].

Брехунов – человек скверный, самовлюбленный, бесчестный, алчный, безрассудный и властный. Он обращается с Никитой как с представителем низшего биологического вида, вроде лошади, что тащит их сани, создания, чья жизнь для него важна не в той же мере, в какой важна жизнь Брехунова ему самому, занятому множеством важных сделок. В разгар снежной бури в попытке спастись он уезжает верхом на лошади, бросив Никиту, хотя знает, что Никита, на котором один лишь потрепанный кафтан да сапоги с дырами, скорее всего, замерзнет насмерть. Оправдывая себя, он рассуждает: «Ему [Никите]… все равно умирать. Какая его жизнь! Ему и жизни не жалко, а мне, слава богу, есть чем пожить» (с. 243).

Лошадь, третий персонаж в этой драме, привозит Брехунова не в безопасное теплое место, а по кругу обратно, к замерзающему крестьянину. И тут происходит нечто совершенно непредсказуемое. Брехунов распахивает свою шубу и ложится поверх Никиты, отогревая его своим телом. Так они лежат до утра, буря стихает, приходит спасение. К тому времени хозяин, которому есть чем пожить, уже мертв, а незначительный работник уцелевает.

Христианское послание этой истории кристально ясно: тот, что себя потерял, должен себя спасти; пути божественной милости неисповедимы. А вот то, что делает «Хозяина и работника» торжеством искусства, не так очевидно, потому что парадоксально. Толстой обычно считается реалистом: «Войной и миром» и «Анной Карениной» восхищаются как шедеврами реализма. Один из законов этого жанра состоит в том, что у поступков есть причины, из чего следует, что долг писателя – обеспечить действия персонажей убедительными психологическими мотивами. Но Брехунов жертвует своей жизнью без всякой причины. Его жертва, выражаясь словами английского фразеологизма, «не из его роли», неубедительна, даже невероятна. И все же неубедительна или невероятна она только для светского ума. Верующий поймет, что Брехунов действует не по своей роли, потому что Бог ему велел, потому что в жизнь его проникло божественное. Вводя в эту историю Бога как действующее лицо, Толстой бросил вызов рациональной, светской основе художественного реализма.